Иезуитский крест Великого Петра

Пиром у августейшего молодого закончились свадебные торжества, и все вошло в обычную колею, подчиняясь, прежде всего, расслабляющему влиянию наступающего лета. Императрица, с царевною Елизаветой и приближенными лицами своей свиты, то есть статс-дамами Балк, Вильбоа… и красавцем камергером Левенвольдом, уединились в Летнем дворце… Молодые, герцог и герцогиня, расположились в Аннегофе, выстроенном собственно для великой княжны Анны Петровны, несколько далее Екатерингофа. Князь Меншиков выехал с семьею в свое загородное поместье…»

Юный герцог Голштинский Карл-Фридрих явился теперь в глазах многих новою силою: он приобретал влияние, если не на дела, то на отношения; улаживал ссоры, ходатайствовал перед императрицей, которая относилась к нему по-родственному.

«Царица видит в герцоге свою вернейшую опору — сообщал в депеше французский полномочный министр Кампредон, — точно так же смотрит она и на князя Меншикова, так что решающее влияние на самые важнейшие дела будет отныне принадлежать этим двумя людям».

Милости к Меншикову увеличивались.

Президентство в Военной Коллегии ему было возвращено.

Светлейший князь хотел теперь звания генералиссимуса и мечтал получить во владение гетманский Батурин. Екатерине I приходилось сдерживать его честолюбивые искания, чтобы не возбуждать большего озлобления притихшей партии великого князя.

Семейства Голицыных, Долгоруких, Куракиных, Репниных, Головкиных, Лопухиных, и многие другие желали воцарения отрока, перенесения императорской резиденции в оставленную Москву и усиливать значение князя значило усилить эту партию новыми людьми.

Императрицею были даны большие милости войскам гвардии, а остальная армия была довольна уж тем, что получила просроченное жалование.

Екатерина I выглядела такой же приветливой, дружелюбной, как и при жизни Петра Первого.

К удивлению прусского короля, сумела сблизиться с венским двором, да так, что король выказывал с досадою в сентябре 1725 года:

— При таких близких и даже теснейших отношениях между царицей и венским двором, остается нам мало надежды на заключение с нею союза.

Она не чуралась разговоров и не стеснялась вспоминать о своем низком происхождении. Разыскала брата, человека грубого нрава, служившего конюхом на почтовой станции в Курляндии, вызвала его в Петербург вместе с семейством и возвела в графское достоинство. Сестры ее, при Петре Первом не имевшие права появляться при дворе, теперь постоянно находились с императрицею.

«Здесь все, по-видимому, улыбается царице, — сообщал Кампредон 27 ноября 1725 года. — Льстецы до упоения толкуют ей самой о ее счастии, самодержавии, безграничном могуществе. Она сама убеждена в непоколебимости своего престола. А между тем за кулисами множество людей тайно вздыхают и жадно ждут минуты, когда можно будет обнаружить свое недовольство и непобедимое расположение к великому князю. Происходят небольшие тайные сборища, где пьют за здоровье царевича. Каждый день тайком вещают людей, которым случится проболтаться, но этим, разумеется, нельзя засыпать бездонную пропасть, и нельзя не заметить, что Царица поступила как нельзя хуже для себя, последовав недоброму совету пустить волка в овчарню, т. е. принять императорского министра к своему двору. Поэтому-то многие благоразумные люди думают… что министр этот только исследует почву, на которой император построит здание по плану, без сомнения, давно уже составленному им».

Поворот русского двора в сторону Вены вызвал тревогу у Франции.

В Петербурге между тем распространился слух, что аристократическая партия намерена возвести на престол Петра Алексеевича при поддержке родственного ему венского двора.

Слух этот подкреплялся и тем, что в России ожидали прибытия императорского посла графа Рабутина.

«…более чем вероятно, — заканчивал очередную депешу Кампредон, — что графу Рабутину поручается прежде и главнее всего изучить в подробности, каковы положение, сила и влияние партии великого князя или Царевича, положение нынешнего правительства и средства, при помощи коих можно обеспечить престол за царевичем. Вероятно, только по получении всех этих сведений от графа Рабутина, в Вене решатся вступить в союз с Царицею, предлогом коего послужат, конечно, общие интересы против турок».

Все оставались в ожидании.

III

Австрия с удовольствием приняла поражение шведов от русских, но активность Петра Первого пугала ее.

Россия и после отмены в ней патриаршества все еще оставалась самым мощным славянским центром, оплотом православия, и это понимали иезуиты, наводнившие Вену. Если бы она стала еще более усиливаться и если бы Петр Первый утвердился в Европе, то Австрия ощутила бы для себя серьезные проблемы:

— Россия стала бы самой сильной сухопутной державой в Европе, и влияние ее на германские государства свело бы на нет роль империи;

— Православная Россия была бы центром притяжения для всех славянских народов Европы, а это прямо противоречило германским устремлениямла Восток.