Ифтах и его дочь

Автор, пытающийся сегодня воплотить в слова и образы скромную правду библейских историй, должен приготовиться к тому, что будет истолкован превратно. На его пути будут возникать фанатичные предрассудки тех, кто видит в библии «божье слово», предрассудки, с помощью которых старались сплотить людей семьдесяти поколений. И даже если он будет иметь дело с объективным читателем, задача его все равно останется трудной.

Вот вам человек — Ифтах. Его главный противник — Бог, который решительно вмешивается в его судьбу. Многие читатели подозревают неладное, когда слышат слово «бог».

И по праву. Ни одна лексическая единица не претерпела столько изменений, ни одна не имеет столько значений, не покрыта таким туманом фимиама, сдобренного специями.

Итак, автор с самого начала должен представить читателю недвусмысленный образ Господа. Читатель должен увидеть, что речь идет о боге Ифтаха, боге определенной эпохи. Автор должен воскресить в своем воображении Бога, которого почитали евреи три тысячи лет назад.

Многие ученые XIX и XX веков старались познакомить нас с представлениями о боге в ранней истории Азии. На многих фактах показали, что народы и отдельные люди создавали своих богов по своему подобию. Представление о боге, считавшееся в бронзовый век суеверием, в каменном веке было верой. А вера бронзового века должна была превратиться в суеверие в железный век. Постепенно Бог еврейских племен из бога войны и огня превратился в бога земледелия и плодородия. Оседлые жители понимали его по-своему, совсем иначе — пастухи-кочевники. Это впервые поняли задолго до исследователей нашего времени. Eщё Гете истолковывал фразу из Библии «сотворил человека по образу своему», как желание человека сотворить себе бога по своему подобию. За столетие до него Спиноза утонченно пошутил: «Если бы треугольник мог говорить, он сказал бы, что бог принял треугольную форму».

Познания такого рода нетрудно убедительно представить в теоретическом эссе. Однако автор, желающий сделать представление о боге людей ранней библейской эпохи предметом поэтического творчества, ставит перед собой рискованную задачу. Он должен добиться того, чтобы читатель понимал, о чем идет речь, не только умом, но и разделял бы чувства героев, сопереживал им. Для этого его нужно превратить в человека бронзового века. Он должен сжиться с Ифтахом. Он должен увидеть бога Ифтаха, Яалы, Авиама, Ктуры, Элиада.

В этом рискованном предприятии меня поддерживала мысль, что люди моего произведения уже проанализированы наукой.

Авторы исторических книг, которые вошли в состав Библии, обладали более сильным чувством истории, нежели все остальные поэты, жившие до н. э. Пытаясь расположить свои персонажи во взаимосвязях с действительностью той поры, стремясь к этому, они конструировали эти взаимосвязи, но многие герои Библии поставили библейских авторов в ложное положение. Однако другие персонажи Библии обладали той атмосферой историчности, которая отсутствовала у персонажей ранней литературы. Еврейские авторы, разумеется, тоже были опутаны предрассудками своих эпох, но, в отличие от поэтов-греков, они знали, что их эпоха — звено бесконечной цепи, мост между прошлым и будущим. Они стремились организовать события прошлого в некий порядок, придать им определенное направление, сообщить им мудрые мысли. Даже враждебно настроенные наблюдатели отмечали, что библейские авторы раньше других овладели исторической философией, чувством историчности, познанием будущего и прошлого, динамизмом жизни и диалектикой. Их герои не просто жили собственной жизнью, они были пропитаны историей.

Я старался лишить мою книгу познаний нашего времени и придать ей такую историчность. В этом смысле, и только в этом, «Ифтах» должен был стать библейским романом.

V

Наша эпоха — время быстрых перемен. Искажение событий заслоняет людям взгляд на целое, универсальное, историческое. Люди видят только ближайшее будущее, свое завтра, они переполнены событиями, вынуждены принимать решения, действовать, а «действующий, — считал Гете, — всегда бессовестен, совесть имеет только созерцающий».

Когда я приступил к работе над «Ифтахом», я сказал себе, что пропитать книгу той историчностью, которая необходима библейскому роману, в наше время — неразрешимая задача. Тем не менее, я рискнул, надеясь, что уже сама попытка будет мне наградой.

Так и получилось. Громоздившиеся друг на друга трудности приносили новые идеи и переживания.

Полузабытое искусство исторического повествования — высокое искусство. Исторический роман — законный наследник героического эпоса. Он раскрепощает того, кто над ним работает, от статики настоящего. Поднимает его над ней, дает чувство бесконечного рождения нового, учит его понимать в динамике собственную эпоху.