ИГ/РА

Я не выдержала и рассмеялась. Заливисто и громко, так, что плечо предательски заныло и мне пришлось поморщиться, подавив свой смех.

— Да, от наёмного убийцы слышать такие слова всё равно, что анекдот, — сказала я, продолжая улыбаться.

— Знаешь, почему меня назвали Лазарем? — спросил он, переводя взгляд на окна соседнего дома.

— Фамилия? — я ухмыльнулась, и на этот раз выпустила сигаретный дым кольцами.

— Не–а. В Чечне я был снайпером. Ты что–нибудь слышала об этом?

Я неопределённо повела здоровым плечом. Раз уж Лазарева пробило на откровенность, стоит послушать.

— На поле боя не любят два рода войск: разведку и снайперов, — начал Игорь, — Особенно снайперов. Дело в том, что солдаты идут в относительно открытом сражении; снайпера, напротив, поступают подло. Мы используем камуфляж, укрытия, сторонние звуки, иногда прикрываемся спинами своих же. Нас не любят и за глаза называют крысами. Чаще всего понимая, что поймают; такие, как я, прятали или закапывали оптику, чтобы приняли за рядового солдата. Из плена есть шанс убежать, а так — прибьют без вариантов.

Лазарев коротко съёжился и перевёл взгляд на меня. Усмехнувшись в своей манере, он продолжил:

— Чеченцы отличаются особой жестокостью, но это, думаю, ты итак знаешь, — он одарил меня многозначительным взглядом, и я вздрогнула, — Когда я был в плену, поймали ещё одного. Он не успел избавиться от винтовки.

— Пытали? — вырвалось у меня.

— Убивали, — сухо отозвался Лазарь, — Долго и мучительно. Они переняли одну немецкую пытку со времён первой мировой — колоть тело пленного треугольным штыком. Такая рана никогда не заживает: во–первых — глубокая, а во–вторых — края не сходятся. Тот мужик просто медленно истекал кровью и его мясо гнило у меня на глазах. То, что не успели сожрать крысы.

— Ты поэтому стал наёмником? — решила узнать я.

Ну раз уж его пробило на откровенность…

— Нет. Просто не умел делать ничего другого. За время спец подготовки меня натаскали стрелять по любой мишени, практически с любого расстояния. Я стрелял в муляжи женщин и детей. Младенцев, кстати, тоже — ухмыльнулся он, — В общей сложности за два года я выстрелил около двухсот тысяч раз. Может и больше. На войне я успел выстрелить трижды. Всего трижды, Сладкая, — он вздохнул, — Меня научили незаметно убивать, но не объяснили, что делать с жаждой этого убийства. Не рассказали, как справляться с ноющим ощущением на правой стороне лица и жжением в указательном пальце. Когда я попал на войну — я был машиной для убийства; но, когда вернулся на гражданку — я стал неуправляемой машиной.

— Разве военным не помогают? Посттравматический синдром достаточно хорошо изучен в психиатрии, — хмыкнула я, и подтянула колени к груди, обхватывая их здоровой рукой.

— А толку? — Лазарев коротко рассмеялся, — Я ходил на такие сеансы. Единственное, чего смогла добиться та баба, так это развести меня на разговоры. До этого я молчал три месяца, пока валялся на койке в больнице для бывших военнопленных, — я послала ему озадаченный взгляд, и он счёл нужным пояснить, — Привычка. Иногда мне приходилось молчать неделями, особенно, если готовился к засаде.

— Может, она была плохим специалистом, — я фыркнула и потянулась к портсигару за третьей сигаретой.

— Дай мне тоже, — махнул рукой Лазарев, — В этой области не может быть хороших специалистов, Сладкая. Вот подумай сама, как ты объяснишь человеку, что делать с потребностью сделать выстрел; если ты сама никогда не стреляла? Даже оружия не держала в руках, — он понюхал мою самокрутку, и зажал её между губами.

— Да, это будет сложно, — задумалась на секунду я, поднося огонёк зажигалки к его лицу, — Хотя твои случаи разбирают в теории по кирпичикам.

— Теория — это одно, Оля. В жизни всё немного, — он глубоко затянулся и, выдыхая дым, сказал, — Иначе. Вот ты в теории как бы промывала мозги жертвам насилия?

Я смолчала, признавая его правоту. Когда я училась на курсах и слушала преподавателей, мне несколько раз хотелось прервать их, потому что они несли откровенный бред, рассуждая о поведении и насильников, и их жертв.

— Так почему Лазарь? — я решила перевести тему со своей скромной персоны.

— Нашли меня, обвязанным тринитротолуолом, он же тротил в простонародье, — Игорь снова усмехнулся, — В одном из зданий, которое захватывали наши. Тимур собственноручно снимал с меня гирлянду.

— Нет права на ошибку, — вспомнив кусочек чернил на плече у страшного мужчины, протянула я.

— Да, саперская наколка. Над этой надписью у него жуткий череп набит. До сих пор прошу переделать, он ни в какую, — он весь сморщился и передёрнулся, — У меня плечо прострелено было и на шее крест православный вырезали. Чтобы кровью истекал, — он хлопнул себя по чёрному треугольнику на шее, показывая место, — Как выжил — до сих пор загадка. Словно воскрес заново. Тимур, когда моё полное имя услышал, посмеялся: «Повезло тебе с фамилией». Поэтому и — Лазарь, — спокойно закончил свой рассказ Игорь.