ИГ/РА

— Я не нормальный, ты сама мне диагноз поставила, — я подошёл к ней вплотную, игнорируя её мгновенно напрягшееся тело, и откинул тёмные волосы на одну сторону, — Чем кормить будешь? — шепнул я, прикоснувшись губами к нежной шее.

Оля вздрогнула, но не отстранилась. Волосы у неё на загривке встали дыбом, и это снова вызвало улыбку и какое–то ощущение ликования внутри. Я положил подбородок ей на плечо, и опёрся руками о столешницу по обе стороны от её бёдер, проверяя свою теорию.

Оттолкнёт — отойду, а пока позволяет прикасаться — буду пользоваться моментом.

— Ну? — лениво протянул я, потираясь носом о её пылающую щёку.

— Ты ко мне причинным местом прижимаешься, — промямлила она, даже не шелохнувшись.

— Этим? — я медленно толкнул её бёдрами, отчего Сладкая вздрогнула.

— Игорь, — выдохнула она, — Не надо.

— Ладно–ладно, — со скрипом в сердце я отстранился и вернулся в спальню, чтобы надеть брюки.

Голубоглазое существо нежилось в смятой постели, довольно щурясь и мурлыча. Мои брюки висели на спинке компьютерного кресла, а рубашка покоилась на плечиках в раскрытом шкафу.

— Оль? — крикнул я, просовывая ноги в штанины, — А что это за чудовище?

— Кошка? — донеслось из кухни, — Это Пушистик, можно просто — Пуша.

Я не сдержался и фыркнул. Поглядев на «пушистика», я снова крикнул:

— А почему твой Пушистик лысый?

— Не лысый, а лысая. Она девочка. Сфинксов что ли не видел?

— Вживую — нет, — сказал я, вернувшись на кухню. Кошка следовала за мной по пятам и тёрлась об ноги, — Мне кажется, она что–то задумала, — пробубнил я, глядя на ритмично раскачивающийся, похожий на крысиный, хвост.

— У этой породы собачьи повадки, — ласково ответила Оля, глядя на свою питомицу благоговейным взглядом.

— В смысле? — стул подо мной скрипнул, когда я на него приземлился.

Кошка бойко запрыгнула ко мне на колени, отчего я отстранился назад. Помяв мои бёдра лапами, она начала тереться сморщенной мордой о мои джинсы, довольно фырча.

— Встречают хозяина, когда домой возвращается, — начала пояснять Сладкая, — И хвостом от радости виляют. Я поэтому и завела — шерсть не люблю, дома редко бываю, чтобы собаку выгуливать. А тут два в одном.

Я хмыкнул и прикоснулся к гладкой коже обладательницы голубых глаз. Ощущение странное, непривычное, но приятое. На ощупь она как будто резиновая, и очень горячая.

— Странно. Вроде и кошка, а вроде и нет, — протянул я, разглядывая создание на своих коленях, — Горячая.

— Температура тела тридцать девять градусов, — хмыкнула Оля, — Телогрейка.

— А почему я её вчера не видел?

— Я её у соседки оставила. Утром забрала, — Сладкая поставила на стол две чашки и кофейник, — Молоко, сливки?

Отрицательно качнув головой, я оглядел убранство кухни в дневном свете. Просто, чисто, аккуратно. Светлая мебель в один ряд; крашеная в светло–жёлтый цвет фактурная штукатурка на стенах; дощатый пол, при более детальном разглядывании оказавшийся обычным ламинатом. На окнах жалюзи, на подоконнике горшки с чем–то зелёным и ароматным.

Одно «Но»: слишком чисто. Стерильно. Ольга вымыла плиту, как только выключила её; протёрла раковину и столешницу, и только после этого поставила две тарелки на стол и села напротив меня.

— Ты говорила — холодильник пустой?

— Я сбегала в магазин, — потупив взгляд, сказала она, — Запеканка.

— И кисель, — я улыбнулся, глядя на плавающий в дымящейся красной жиже, аккуратно отрезанный кусок, — Как в детстве.

— Я могу приготовить что–то другое, если ты не хочешь, — скороговоркой выпалила она, поднимаясь с места.

— Сядь, — от того, как резко я это сказал, мне самому стало как–то недобро на душе, — Не мельтеши, — чуть мягче добавил я, — Мне всё нравится.

Уголки её губ дрогнули, а потом приподнялись в короткой улыбке. Непривычно видеть её такой. Обычно холодная, безразличная; сейчас она как будто ищет одобрения. Хочет понравиться, как любая другая женщина, хочет показаться хорошей хозяйкой.

И у неё получилось. Запеканка была покупная, но вкусная. Творог без крупинок — ровная сладковатая масса — таял во рту и вызывал желание зажмуриться от удовольствия. Кисель (смешное слово) — был кисловатым: то ли клюква, то ли брусника. Горячим и нужной консистенции — достаточно густой, но не тягучий. Я невольно вспомнил больничную столовую и липкий, стоящий комом в горле клейстер из сухофруктов, который есть и ложкой было тяжело, а нам разливали его в жестяные кружки. Такое простое блюдо, но столько вкуса. Сладкое и кислое, горячее и холодное перемешивалось… Короче — вкусно. Очень.

— Я купила тебе билет на поезд, — тихо сказала Ольга, вертя в ладонях чашку с кофе.

Моя рука застыла в воздухе, а потом я опустил её. Керамика стукнула по столу, из неё выплеснулась горячая ароматная жидкость, слегка обжигая кожу. Я пристально посмотрел на сладкую, но она не поднимала на меня глаз.

— Во сколько? — сухо спросил я, продолжая впитывать её невидимые эмоции глазами.

— В три часа дня.

— Завтра?

— Сегодня.

Слова от чего–то прозвучали как приговор. На душе стало тоскливо, и я отвернулся от неё.

Прогоняет всё–таки.