Игла

Леня сцепил руки между колен, натянуто улыбнулся и рассеянно пожал плечом. Наружность его, обычно светлая и энергичная, вдруг сделалась истомленной долго не разрешающейся проблемой. Марина вдохнула, но выдохнуть также свободно не решилась. До того момента, как у них встал вопрос о свидетелях и их надобности, ни Марина, ни сам Леня не подозревали о том, насколько щекотливой для жениха будет тема дружбы.

Леня учился в школе без особого рвения. С горем пополам высидел до девятого класса, а когда перешел в десятый, на него вдруг что-то нашло.

– Я почувствовал, как тесно стало ногам под партой, – рассказывал он однажды Марине – и еще много раз по ее же просьбе. – Так странно было. Колени упирались в стол, а зад как следует не умещался на стуле. Тогда я понял, что вырос, а ни к чему дельному не стремлюсь. Стало за себя обидно, и вот… Так я занялся саморазвитием.

Леня не подал документы в университет и крепко разругался с родителями на этой почве, но продолжал настаивать на своем. У него был план, который он вынашивал весь одиннадцатый класс вместо того, чтобы перебирать варианты заданий ЕГЭ.

– Услышал когда-то на уроке литературы, что Рэй Брэдбери получил образование в библиотеке, – продолжал с улыбкой Леня. – Подумал, что это и впрямь не такая уж плохая идея.

Вот только родители такой альтернативы вузовскому образованию не поддержали. Они уговаривали, ругались, снова уговаривали сына получить любую подтвержденную дипломом специальность, но переубедить Леню, если тот твердо решал что-то для себя, не удавалось еще никому. Он получил абонемент в публичную библиотеку и, обложившись книгами, безвылазно проводил в ней дни.

Около полугода беспорядочного поглощения информации понадобилось Лене, чтобы выработать системность своих занятий. Он научился отличать пустые книги от полезных, определил, какая литература адаптирует его в обществе наилучшим образом и составил эдакий план уроков, который включал в себя не более двух предметов за день, а на сладкое – поход в музей, театр или на открытую лекцию. Там он не столько внимал рассказам лекторов обо всем на свете, сколько учился прилюдно задавать вопросы и затевать обсуждения в конце встречи.

Какие-то дни Леня отводил под изучение экономики и психологии, какие-то – под историю и предпринимательство, другие же – под политологию и искусство. Особой его фишкой было совмещать предметы таким образом, чтобы в один день мозг не сталкивался с двумя похожими сферами, и на таком контрасте с одинаковым вниманием усваивал тот и другой материал.

Скоро родители поняли, что без решительных действий Леню в университет и даже паршивый техникум загнать не получится, а потому прибегнули к крайним мерам. Бледные, но решительные мать с отцом поставили сына перед выбором: либо он подает документы в высшее учебное заведение на следующий же год, либо его полностью лишают финансовой поддержки.

– Отказаться от меня – лучшее, что могли сделать родители, – признавался Леня Марине. Рассказывая об этом, он избегал смотреть ей в глаза, ибо боялся, что лопнет от гордости, если будет слишком долго упиваться ее восхищением. – Ничто так не способствует прогрессу, как безвыходное положение, и сам я не осмелился бы себя в него загнать. Родители же и не думали сжалиться надо мной, за что я благодарен им до сих пор. Из дома, конечно, не выгнали, но на карманные расходы я перестал получать в тот же день, и когда понял, что такими темпами не смогу обеспечить себя даже деньгами на проезд до библиотеки, шестеренки у меня завертелись по-настоящему. Я пошел набивать шишки – устроился грузчиком по первому же попавшемуся на глаза объявлению.

Оплату ему обещали ежедневную, и пусть Леню с порога обсчитали рублей на триста, он, вчерашний школьник с надорванными мышцами, увидел в своих руках кровно заработанные деньги. Первая тысяча рублей заполнила пустоту в его кошельке – только тысяча, так как еще пятьсот ушло на этот самый кошелек, – и стан Лени выпрямился, больше уже не сгибаясь никогда.

С тех пор Леня прожил под одной крышей с тяготившимися его успехами родителями всего около месяца. Желание как можно скорее перебраться в собственные четыре стены толкали Леню увеличивать число отработанных часов, однако он силой останавливал себя и брал на неделе три выходных.

– Я был тогда худощавым, нескладным, и чувствовал, что непременно надорвусь рано или поздно, – признавал Леня. – Старался все-таки дать себе время восстановиться, да и в библиотеке не сиделось спокойно после тяжелого рабочего дня. Надо было и дальше упражнять мозги, иначе из грузчиков я бы так и не выбился. Однако и эта работа, помимо какой-никакой независимости, преподала мне важный урок. И даже не один.

Леня научился ценить тяжкий физический труд и поклялся до скончания жизни не отзываться дурно о простых рабочих – любое занятие, на его взгляд, было куда благороднее безделья. Но вместе с тем узнал он и о том, как дорого стоило человеку здоровье, и что сила, выносливость и дисциплина не были безусловными спутниками одной только молодости.