Игла Стёжки-Дорожки

Они сходили, посмотрели на труп — за время созерцания Димитос расспросил Дмитрия о динозаврах и поблагодарил словами — после чего дружно решили поискать дорогу в какое-нибудь более гостеприимное место. Единорог с ними согласился и даже опустился на колени, позволяя терзаю и Марушу влезть к нему на спину.

— Мы на бродячий цирк похожи, — сообщил Дима, поднимая с земли винтовку в чехле. — Ты чего? Букет рвать собрался?

— Хоть пару цветков, — ответил Димитос.

Увы, его постигла неудача. То ли из-за сезона, то ли по какой-то другой причине, сорванные цветки папоротника мгновенно увядали в ладонях, чернели и начинали очень дурно пахнуть. Пришлось отказаться от идеи обзавестись гербарием. Димитос вытер руки об штаны, спросил:

— У тебя те обрывки хоженей остались? Я попробую открыть дорогу. Не бродить же по лесу. Нарвемся на тираннозавра, мало не покажется.

Пока Дмитрий рылся в новеньком рюкзаке, Димитос его рассматривал, оценивал и убеждался, что Чур, перевязавший нить судьбы, был прав и не прав. Он считал, что Стёжка-Дорожка почуяла какую-то опасность в его магических способностях, и навязала Диму как балласт. И думал, что Диме будет трудно служить в его отряде — не сможет привыкнуть к волшбе.

«Дима больше подходит на роль воина Чура, чем я. Выносливый, сильный — по меркам людей. Хладнокровный, умеющий убивать, но не утративший доброту — не станет делать это ради забавы или выполняя чью-то прихоть. А к волшбе привыкнет. Много лет с львом-оборотнем беседовал, не свихнулся, терзая подобрал. Значит, свыкнется и с волхами, и с келпи, и с русалками, и с древяницами, запомнит имена богов и боженят. Кто из нас балласт — вопрос. Пока он спас меня и сына. Что будет дальше — посмотрим».

Выдав ему охапку рваных хоженей, Дима потребовал объяснений, как они работают — вот и подтверждение. Не боится, а любопытствует. Димитос осторожно раскладывал дорожники на траве, скользил подушечками пальцев по нитям, рассказывал о рык-ко, о закреплении узелкового письма заклинаниями и чуть не утонул под ворохом вопросов.

— А ты так умеешь?

— Хожени — нет. А узелковое письмо знаю, конечно.

— Серьезно, оборотни так пишут?

— И многие колдуны.

— А почему к этому башмаки, набитые камнями, привязаны?

— Чтобы далеко не уйти. Это был дорожник к определенной точке и обратно.

— А этот с ракушками!

— Для мореплавателей. Сокращали дорогу.

— Вот этот, с ягодками, странный.

— Это не ягодки. Это гроздья гнева. Это не хожень, а амулет бешенца.

— Кого?

— Помолчи! — взмолился Димитос. — Я не могу сосредоточиться. Надо выбрать.

Единорог, переступавший с ноги на ногу, наклонился, ткнулся мордой в хожень, сплетенный жрецом Ярого.

— Думаешь, этот?

Димитос положил плетенку на ладонь, взвесил, прислушиваясь к ощущениям. У хоженя была отломана часть кольца, некоторые слова узелкового письма уцелели.

— …к лестнице Богов… на зов… всегда готов. Ага, это на воинский сбор. Или возложить дары в праздник. Неважно. Лестница Богов в парке Славы — то, что нам нужно. Оттуда должны быть дороги в обжитые миры, да и до воинов Чура будет проще докричаться. Хожень потрепанный, зато место, куда мы идем — намоленное. Думаю, доберемся без проблем.

— Тебе виднее, — пожал плечами Дима. — Ты когда-то говорил про метро. Сравнивал Кромку и метро. Теперь я понял. Я себя сейчас чувствую хуже, чем в берлинском метро. Подземные станции, наземные, надписи вроде знакомыми буквами, а хрен разберешься. Хорошо, что мы там недолго жили. Я везде пешком ходил.

— И тут пойдем пешком, — пообещал Димитос, разрешая терзаю обнюхать хожень. — Держитесь рядом со мной, не отходите дальше чем на полметра. Облако просесть может, провалитесь в бездну.

Вдалеке, в глубине папоротного леса, раздался рёв, шум и треск.

— По-моему, мы дождались еще одного тираннозавра, — сообщил Дима, поворачивая голову и всматриваясь в заросли.

— Сейчас.

Димитос смочил пальцы слюной, скатал две растрепанные нити, соединяя слова «зов» и «лестница», и прошептал мольбу Тропнику, тормоша искалеченное заклинание. Первым на клочки облачной дороги ступил неугомонный единорог. Димитос ухватил его за поредевший хвост, Дима положил руку на спину терзая. Некоторое время они брели в туманной смеси облаков и папоротников, прислушиваясь к звукам и морщась от вони — прежний пряный аромат сменился стойким запахом помойки. Постепенно воздух стал суше, заросли и туман исчезли, и они обнаружили, что идут по пешеходному мосту над оживленным шоссе.

— Ух, ты! — восхитился Дима, глядя вниз. — Смотри. Скоростные полосы для легковушек, широкие — для грузовиков, а по краям что-то вроде пешеходных. Караван верблюдов, надо же. А с той стороны мужики на колесницах.

— Нам бы спуститься, — ответил Димитос, прищуриваясь и пытаясь понять, нет ли где-то рядом поста стражников. — Поговорить с воинами Чура. Спросить, где можно найти жилье. У меня мелкий. Он пока помалкивает, но скоро захочет есть, превратится, начнет капризничать. Я же тебе говорил: можно было попробовать уйти, все двери из мира не запечатать, все щели не заделать — это никому не под силу. Но я не один. Мне надо думать о Маруше.