Иглы мглы

В этом смысле (и не только в этом) "Стыд" Виктора Широкова заповеден и очень традиционен. Таковы же во многом и его другие стихи. В ОБСТАНОВКЕ их (или, если угодно, в их атмосфере) нами еще не утеряно, еще просматривается, еще ясно: что человеку можно, чего нельзя. И ему все еще очень плохо, если он знает, что преступил дозволенное (или считает, что преступил). О, скоро мы перестанем это знать, — все смешается, как "в доме Облонских"; все будет можно, если это плохо! И ничего нельзя, если хорошо, если как-либо еще с памятью благородства связано. Торопись же, лирик; спеши признаваться в том, что для тебя суть предосудительно: еще есть время! Еще существуют, еще не до конца добиты, может быть, люди, которые это поймут!

…Я мало, в сущности, успел. Я не был мудр и не был смел, и даже скромный гений свой не смог возвысить над землей. Таких, как я, хоть пруд пруди, нас ждет безвестность впереди, да сам я, впрочем, поутих и мало верю в то, что стих вдруг над землею воспарит и имя вознесет в зенит…

Кстати сказать, когда человек вот так (и даже еще беспощаднее) сам себя ругает, — будь то герой стихов, будь то сам поэт, — как-то неловко эту ругань за ним повторять и его в ней поддерживать. Однако же мы еще посмотрим: вправду ли такими авторами, как Широков, можно "пруды прудить"?!

…Пускай, крещен и причащен, а все же в чем-то не прощен, — говорит поэт в другом месте той же исповеди. И вот… — Так кто я, бедный атеист? Замаран все же или чист? К чему иду? К чему приду? Неужто к Страшному Суду? Мне кажется, что Страшный Суд не только в том, что там спасут или убьют, а в том, что стыд, как боль безмерная, пронзит…

Стих, только-только обманчиво простой (стих верующего "атеиста"), постепенно сложнее, уплотняется и, — не правда ли? — в то же время звончеет, подымаясь, как по лестнице, к самой сути:

Мне кажется, что я иду скорее к Страшному Стыду, где тело, словно волчья сыть, не сможет, брошено, остыть, пока душа, раскалена, не осознает — в чем вина. (Разрядка моя. — Н. М.)

Да. Вот где, как мне представляется, самый центр творчества Виктора Широкова! Не столько Страшный Суд, сколько Страшный Стыд ждет человека там, за чертой! На мой взгляд, это большое открытие!

Нет выхода, есть только вход. И да спасет нас от невзгод рука, втолкнувшего сюда для обретения стыда.

Так завершает Виктор Широков свое стихотворение (1989 г.), написанное, как сказано уже, в ритме "Мцыри", ибо и это — исповедь. Но как различны устремления двоих героев! Если байронический варвар Мцыри, — этот старинный, так сказать, экстремист, рвется из кельи на дикую волю, то новый (широковский) Мцыри стремится, наоборот, — от своеволия и своенравия в келью самосознания и познания себя в Боге. Ибо современный наш экстремизм (которому ЗРЯ кажется, будто он от Байрона да от Лермонтова есть-пошел!) противен Богу и Природе, и, естественным образом, опостылел поэту.

Но вот нам, однако, и вакуум! Вакуум — и те, кто в нем был так долго прописан… А неплохо ведь пишут люди "Вакуума" — аж со времен Аввакума!

Здесь можно было бы и точку поставить, так как, вроде, найдено (и, по возможности, процитировано) главное. Но нет! Палитра художника всегда богаче, может быть, даже самой важной из своих отдельных красок, — сказала бы я (кабы краски И НА ХОЛСТЕ можно было рассматривать по отдельности) — и не хочется так уж сразу обрывать изыскательскую речь об авторе, сделавшем, на мой взгляд, не одно открытие в лирике.

Послушаем же его в качестве виртуоза письма! — в такой, например, вещи его, как "Мед воспоминаний", — играющего на одной струне, как на многих, или на многих, как на одной… прочтем и перечитаем поэта, могущего с изяществом хулиганить, сочиняя палиндромы и СПЛОШНЫЕ (я так назвала бы их в силу СПЛОШНОЙ рифмы) — сонеты. Послушаем автора новых слов — типа "огнезарный" и неожиданных образов, — как "кириллица берез"… обратим свое внимание на человека, способного ворочать глыбы насущных проблем общественных и вдруг… сказать, как спеть:

Санчо в пончо едет по ранчо,
напевая песенки звучно.
Вот и небо над ним прозрачно,
травы в рост ударились тучно.

Местами легкость песенки спорит с почти рассудочной плотностью стихов, как полувоздушный ландшафт — с габаритами всадника:

Я поехал бы в Аргентину
серебро искать с перепою,
но, чтобы не портить картину,
все ж закончу той же строфою:
Санчо в пончо едет по ранчо…

(Из стихотворения "Антипод")