Игнач крест

— Да, гость и друг, но не хозяин, не господин. А господин у нас один — Новгород, и глаголет он устами своего веча. Возвращайся немедля к ливонской границе, князь, к своей большой дружине и новгородским порубежным полкам. Там ты пока нужнее всего.

Князь, понурившись, молчал.

— Поезжай, Александр Ярославич, — мягко напутствовал его посадник. — Будет в тебе нужда или какая весть от дочери — пошлю сразу же гонца.

— А где Алекса? — вскинулся князь.

— Где-то с отрядом разведки у Торжка обретается.

Голубые глаза Александра стали чернее ночи от расширившихся зрачков, он в бешенстве скосил их на посадника, потом круто развернул коня, и, издав грозный клич «Гойда!», так что стоявшие поблизости шарахнулись в стороны, князь чуть ли не с места перешел в галоп, а за ним и вся его малая дружина. Разметав толпу, они поскакали в полуденную сторону — к мосту через Волхов.

— Там ворогов сила несметная! — крикнул кто-то из толпы.

— Да хоть по тысяче на одного! — огрызнулся Ракша, взмахнув плеткой, и всадники быстро скрылись в морозной пыли, словно наваждение какое.

У Степана Твердиславича вся кровь отхлынула от лица. «Вот, — подумал он, — и мига не прошло, как узнал князь про Алексу и уже скачет ей на выручку. А я, отец, уговариваю вече никакой помощи Торжку не посылать.

Как же так? Зачем мне постылая жизнь моя… Что же делать? Нет, мы не можем распылять силы, иначе нас разобьют по частям, и Новгороду конец. Я должен их убедить!»

И тут впервые за восемь лет Степан Твердиславич до конца осознал, что он посадник, а значит, жизнь его вся без остатка принадлежит Новгороду, особенно сейчас, в этот страшный для него час испытаний. «Люди выбрали тебя, верят тебе, надеются на тебя, и ты должен теперь за все ответ держать».

Неожиданно его грустные мысли прервал певучий голос архиепископа Спиридона, и посадник поднял понурую голову.

— Пора решать, сограждане, — говорил архиепископ, — посылаем мы помощь Торжку или нет? По зрелому смыслению, я перехожу на сторону посадника: не зря бьются новоторжцы, не зря кровь проливают — они нас спасают, Святую Софию и Новгород. Их жертва не должна быть напрасной. Соберем все силы в один кулак, чтобы антихристы поганые не смогли больше отсечь у нас ни единого пальца, не смогли разжать руку. А потом, дай Бог, ударим со всей силой по врагу.

Пока владыка говорил, все больше мужиков, купцов и бояр переходило к сторонникам Степана Твердиславича, и только небольшая кучка бояр во главе с Василием Аввакумовичем упорно оставалась стоять на своем месте.

— Быть по сему, — сказал Спиридон и осенил вече крестным знамением. — Помолимся, братие.

И тотчас, словно отвечая на его призыв, загудели колокола на всех звонницах, заревели хрипло трубы биричей. Но звук колоколов и груб не мог заглушить расходящегося с веча народа. Уже слышался лязг мечей, ржание коней, слова команд. С вечевой степени было хорошо видно, как заколыхалось, задвигалось пестрядинное[57] людское море. Решение веча, передаваясь из уст в уста, заставило ожить все улицы и площади, все дворы и дома.

Степан Твердиславич последний раз взглянул на вечевую площадь, на город в ярких лучах февральского солнца. Он знал, что то же самое происходит или вскоре начнет происходить во всех волостях, пригородах, погостах, деревнях и твердях, на всех бескрайних просторах новгородской земли.

Новгород исполчался, брал в руки оружие, одевал доспехи, готовился к боям.

Никита Петрилович подозвал к себе такого же рослого, как и он сам, боярина с глубоким шрамом через все лицо, храброго воеводу Матвея Клыка, и велел тому взять десять лучников, дорожный припас, а когда будет готов, прийти к нему за грамотой, а далее, нимало не медля, ехать на ливонские рубежи и, покуда князь Александр не вернется, быть там воеводой.

— Не обессудь, что мало даю с тобой воев, ныне каждый ратник на счету, — закончил он.

Воевода молча поклонился, только шрам на его смуглом от ветра и солнца лице заметно побледнел, выдавая напряжение, — шутка ли возглавить новгородские порубежные полки!

Тяжело шагая, Матвей Клык направился к лучникам, стоявшим невдалеке. Никита Петрилович взялся, не глядя, за высокую луку седла саврасого жеребца, подведенного стремянным, с натугой приподнял себя над конем и опустился в седло, украшенное искусно вырезанными костяными накладками в виде птиц и зверей, и поскакал по деревянным мостовым к мосту через Волхов, на другом берегу которого, на Торговой стороне, на Ярославовом дворище, стояла церковь Ивана на Опоках, где толпилось уже немалое количество народу, ждавшего его распоряжений, накопились и другие дела, связанные с ратными тяготами.