Игнач крест

Боярышня лежала с открытыми глазами, но события недавнего боя отчетливо вставали перед нею. Она вновь видела Митрофана с поднятым мечом, сверкающее лезвие которого легко, как птица, взлетало над его головой, то и дело опускаясь на врагов. Видела всегда веселого и беззаботного сестрича Трефилыча Кузьму, который неумело тыкал мечом в наступающих на него таурмен в синих чапанах, пронзительно выкрикивая какие-то свои нехитрые ругательства и прибаутки. Они все трое старались спасти ей жизнь, принять удары поганых на свою грудь.

Молодой охотник, Лисий Нос, не зря его так прозвали, прикрывая ее с тыла, придумал такую хитрость: он заранее наломал и привязал на деревьях вокруг поляны короткие толстые бревна. Во время боя он успевал обрубить нижнюю веревку, бревна с разлета ударяли в спины таурмен, сшибая их с ног. Но тут налетело с победным гиканьем несколько всадников в коричневых чапанах, хлеща камчами своих коней.

В ушах Александры опять раздался крик Митрофана: «Беги, беги, боярышня! Свет мой!» — и она увидела, как трое всадников одновременно вонзили ему в грудь свои пики. «Святая Троица, — прохрипел, падая, Митрофан. — А я не верил…»

Как погибли два других ее защитника, Александра так и не узнала — сабля четвертого всадника вошла ей в грудь.

«Так и будут они валяться на снегу, пока не станут добычей волков», — с тоской подумала боярышня.

Но судьба решила иначе: когда орда покидала Торжок, грабя и увозя с собой все ценное, что им удавалось найти в развалинах домов, приканчивая своих и вражеских раненых, они не заметили рыбака Мишу, который лежал, прижавшись к тыну и сливаясь со снегом в своем белом балахоне.

Миша с трудом встал и побрел, покачиваясь, к поляне, где их должны были ждать боярышня и другие новгородцы. Когда он уже прошел мимо Тайнинской башни, ему послышались стоны и детский плач. Отвалив камень, прикрывавший отверстие, он помог выбраться из потайного хода и увел в лес десятки женщин и детей. Среди них с трудом тащилась и посадничья жена Авдотья Саввишна, неся плачущую Федору на руках, оба мальчика молча шли следом.

Среди трупов на поляне Миша нашел тела Митрофана, Кузьмы и охотника, прозванного Лисий Нос. Он с трудом закопал их, а женщины помолились над братской могилой за упокой их убиенных душ.

Миша велел женщинам не трогаться с места, пока таурмены не отойдут достаточно далеко, а потом вернуться в город и под спаленными домами, где земля оттаяла от жара, начать рыть землянки.

— Крыши будем делать из веток и присыпать землей, чтобы издаля и видно не было, — поддержала его Авдотья Саввишна.

— Верно. Видать, не мне вас учить, — согласился Миша. — А я пойду дальше в лес искать, может, кто еще жив из наших или ранен.

— Иди, милок, иди, — поддержали его женщины. — У нас теперь за воеводу да за посадника Авдотья будет. Бог даст, не пропадем…

— Я знаю, где тайные припасы зерна на детинце спрятаны, — кивнула головой Авдотья, — муж мой, незабвенный Иван Дмитриевич, показал. — И слезы полились из ее глаз.

Целую неделю шло мимо Торжка войско Батыя. Сгоревший город казался вымершим и пустынным. Всюду валялись закоченевшие трупы. И никто из ворогов не догадывался, что под пеплом пожарищ теплится жизнь.

* * *

Саин хан Бату спешил в Новгород. Его гнали вперед честолюбивые мечты и алчность, подогреваемая родными и двоюродными братьями, с горящими глазами живописавшими ломящиеся от дорогих тканей, пушного товара, серебряной и золотой утвари дома богатых новгородских бояр и купцов, красоту северных дев, белизну и шелковистость их нежной кожи, стройность стана. Трудно было остаться равнодушным, слушая рассказы об этом волшебном граде немногих урусских перебежчиков. Досаждало только, что среди них не встретилось ни одного новгородца, а все люди низовские, из уже покоренных и разоренных княжеств, хотя и наведывались они в Новгород, по их словам, частенько и знали его хорошо. Но больше всего досаждал ему Субэдэй, который не только не разделял общего радостного возбуждения, но с каждым днем становился все мрачнее. По его словам выходило, что новгородцы нарочно направили орду по Серегерскому пути, где нет городов и деревень, чтобы пополнить запасы еды, где они то увязают в снегу озер и болот, то должны карабкаться на высокие холмы. А чем кормить все это огромное войско? Многие тысячи людей и коней?

Войско между тем после тяжелого дневного перехода готовилось к отдыху, и то там, то здесь темнели на снегу уже поставленные юрты, горели бесчисленные костры, благо разъезды доложили, что на много полетов стрелы вокруг не было урусского войска, доносился кисловатый запах кумыса и конского навоза. Саин хан и его полководец не стали спешиваться, а медленно ехали к юрте Бату, которая, как всегда, уже возвышалась на холме, отмеченном урусами каменным крестом, в некотором отдалении, на опушке леса. Только юрта Субэдэя была ближе других.

Субэдэй пристально взглянул своим немигающим, без ресниц глазом в узкие глаза Бату.

— Скажи мне, блистательный, не видел ли ты во сне единорога?

— Какого единорога? — с веселым недоумением спросил Саин хан.