Игнатий Лойола

Очень странная картина открылась взору пекарского сына. Сначала ему показалось, будто он попал в таверну, только очень маленькую. Пространство заполняли три длинных стола, за которыми теснился народ. Альбрехт увидел несколько знакомых лиц — слушателей Лютера. Остальные явно не относились к студенческой братии — ремесленники, рудокопы с въевшейся грязью на лицах, крестьяне... На столах стояли кружки с пивом, лежала нехитрая снедь.

Все загомонили, приветствуя вошедших. Людвиг помахал им и осведомился:

   — А сам-то? Будет?

   — Будет, будет, — отвечали со скамей, — садитесь, закусывайте.

   — У нас тоже есть к столу, — радушно объявил Людвиг и шёпотом велел Альбрехту: — Открывай короб.

Тот возмутился, но не нашёл, чем возразить, и начал нерешительно доставать пироги. Короб порядком запачкался, но содержимое вроде бы не пострадало.

   — Быстрей, — поторопил его бессовестный спутник, — сейчас начнётся. Не до еды станет.

Словно иллюстрируя его слова, дверь отворилась. В сопровождении двух студентов вошёл хорошо одетый человек с мясистым носом и глазами, похожими на совиные. Не мигая, он уставился на собравшихся. Все засуетились. Тут же кто-то притащил деревянное кресло с подушкой. Незнакомец сел, и тут Альбрехт вдруг узнал его. Это был Мюнцер, бывший сподвижник Лютера, ныне превратившийся во врага. Ему с почтением поднесли пирожки папаши Фромбергера. Взяв один, он надкусил его и задумался.

   — Вас стало больше, это отлично, — голос его был груб и неприятен, но против воли западал в душу. — Помните: змей-искуситель торжествует. Церкви, эти пещеры дьявола, полнятся наивным людом, который ждёт погибель. Но мы с вами — новый избранный народ, это я вам говорю, и именно мы (отодвинув недоеденный пирожок, он ударил кулаком по столу), именно мы поразим змея в сердце и истребим безбожных церковников, губящих невинные души! Ах, любезные друзья, как славно прогуляется Господь с железной дубинкой среди старых горшков!

Поймите, дорогие мои, самое величайшее зло на земле заключается в том, что никто не стремится помочь горю бедняков: большие господа творят, что хотят. И разве одержимые алчностью, творящие зло большие господа не сами виноваты, что бедный человек становится их врагом? Они не желают устранить причину восстания. Как же это может кончиться добром?

В подобном тоне он вещал ещё некоторое время. Альбрехт видел, как горят глаза у слушателей. Самого студиозуса тоже будто охватила горячка. Ему захотелось немедленно действовать, спасая наивный люд от происков церковников. Может, и пиво оказалось тому виной, но вернее — всё же талант Мюнцера. В этом человеке не было лютеровской благородной научности, но мрачная сила его корявых фраз убеждала.

Договорив, Мюнцер торопливо ушёл, так и оставив надкусанный пирожок на столе.

   — Что же он так быстро? На вопросы не стал отвечать! Мы так ждали! — начали роптать собравшиеся.

   — Не только вы же у него! — сказал кто-то из студентов.

Один из рудокопов понимающе закивал:

   — Ещё бы! Нас теперь много. Небось, к бедному Кондратику пошёл?

Другой рудокоп толкнул соседа кулаком в бок, бросив выразительный взгляд на Альбрехта.

   — Да не дрожите вы! — успокоил Людвиг. — Он паренёк ничего. — И прибавил, издевательски ухмыляясь: — Добрый католик!

Сын пекаря, уже порядком нахлебавшийся пива, возмутился:

   — Что ты ругаешься! По шее хочешь схлопотать? А ну отвечай живо, кто такой ваш бедный Кондратик?

Они захохотали, как-то неестественно весело. Но пьяный Фромбергер не замечал никаких нюансов.

   — Вы ещё и смеётесь? Если сейчас же не ответите — всё вам здесь разломаю к дьяволу! Ну?

   — Что «ну»? — угодливо поинтересовался Людвиг.

   — Кто такой бедный Кондратик?

Людвиг успокаивающе похлопал его по плечу:

   — Ничего плохого. Он хороший человек. Только бедный. Понимаешь?

И он посмотрел на товарища столь значительно, что тот захлопал глазами и перестал спрашивать.

Посидев ещё немного в странной таверне, студиозусы вышли в ночь. Дождь уже закончился, но ветер стал холоднее и пронизывал до костей. К тому же одежда Альбрехта ещё не высохла после той злополучной лужи, так что протрезвел он очень быстро.

   — Всё же ты сволочь, Людвиг! — с чувством сказал он спутнику, поправляя на спине пустой короб. — Вот как я объясню матери...

Тот усмехнулся:

   — Боишься, что тебя выдерут за пирожки? Фромбергер, ты уже взрослый. Прекрати играть в детство!

   — Но ты всё равно сволочь, — продолжал настаивать Альбрехт, — зачем дураком меня выставил с этим Кондратиком?

   — Дураком ты сам себя выставил, — пожал плечами Людвиг. — Зачем спрашивал? Разве не видел, как они всполошились? Это название тайного братства. Говорят, именно там «летучие листки» сочиняют и распространяют.

   — Что ещё за листки? — удивился Альбрехт.

   — О-о-о, какой ты ещё наивный люд! Тебя просвещать и просвещать! Хочешь, всё тебе расскажу? Только прямо сейчас. Завтра меня может уже не быть в Виттенберге.