Игнац Деннер

После всего пережитого Андрес наслаждался покоем, однако недавние треволнения были слишком сильны и постоянно напоминали о себе теми или иными отголосками. Некогда здоровяк и силач, Андрес, перенеся долгое тюремное заключение и мучительные пытки, занедужил, ослабел и почти не мог охотиться; нежная южанка Джорджина также истаяла, словно свечка, от выпавших на ее долю ужасов и страданий. Ей ничто уже не помогало, через несколько месяцев после возвращения мужа она умерла. Андрес вконец бы отчаялся, если бы не сынишка, смышленый и пригожий, весь в мать. Ради него стоило жить, стоило крепиться; года за два Андрес потихоньку окреп и даже отваживался ходить на охоту. Тем временем долгое судебное дело Трабаккио-младшего закончилось; его, как некогда отца, приговорили к сожжению на костре, и казнь вскоре должна была состояться.

Однажды, когда уже смеркалось, Андрес возвращался с сынишкой из леса; они почти дошли до замка, как вдруг Андрес услышал тихий стон, доносившийся из канавы. Он поспешил туда и увидел грязного оборванца, который корчился в предсмертных муках. Отбросив ружье и подсумок, Андрес вытащил оборванца из канавы, но когда глянул ему в лицо, то, к ужасу своему узнал Игнаца Деннера. Содрогнувшись, он отшатнулся, но тот жалобно запричитал:

― Это ты, Андрес? Ради Господа милосердного, которому ныне вверил я мою душу, сжалься надо мною! Спаси меня, тогда ты спасешь от вечного проклятия и мою душу, ибо смерть близка, но не завершено еще покаяние.

― Гнусный притворщик! ― вскричал Андрес. ― Ты уже погубил сына и жену. А теперь сатана, видно, подсылает тебя на мою погибель. Отстань, от меня. Подыхай, валяйся тут, как падаль.

Андрес столкнул его было обратно в канаву, но Деннер завопил:

― Спаси отца твоей жены Джорджины, которая молит сейчас за меня перед троном Всевышнего!

Андрес вздрогнул, при имени Джорджины обуяла его печаль. Он почувствовал сострадание к губителю своего счастья, а потому обхватил Деннера, с трудом взвалил себе на спину и отнес домой, где дал ему лекарств. Вскоре Трабаккио-младший очнулся от забытья и вот что поведал.

Смертный ужас охватил его перед казнью, он понимал, что теперь ничто уже не спасет его от костра. В безумном отчаянии он схватился за железную оконную решетку, принялся ее изо всех сил трясти, и вдруг та осталась у него в руках, так как крепи оказались расшатаны. Лучик надежды озарил его душу. Под башней, куда его заперли, был сухой ров; Трабаккио посмотрел вниз ― мгновенно пришло решение: броситься вниз, чтобы разбиться или спастись. От цепей удалось освободиться без особого труда. Спрыгнув с окна, он потерял сознание, а когда очнулся, было уже светло, с неба ярко светило солнце. Оказалось, что упал он в густой бурьян меж кустов, но руки-ноги были все же либо сильно ушиблены, либо вывихнуты, поэтому почти не шевелились. Слепни и оводы накинулись на его полунагое тело, в кровь искусали, а он был не в силах даже отмахиваться. Так прошел мучительный день. Ночью он сумел выползти из канавы, ему посчастливилось добраться до лужицы, из которой он жадно принялся пить воду. Это придало сил, и он с большим трудом, но все же доковылял до леса, который начинался у Фульды и простирался почти до графского замка. Так он добрался до канавы, где его и нашел Андрес. Он совершенно выбился из сил, еще через несколько минут Андрес не застал бы его в живых. Не думая о том, что делать с беглым преступником, Андрес уложил Трабаккио в дальнюю каморку и принялся выхаживать его, но делал это осторожно, чтобы никто ничего не заметил; сынишка же, привыкший во всем повиноваться отцу, тоже хранил тайну. Через какое-то время Андрес спросил Трабаккио, сказал ли он правду, будто является отцом Джорджины.

― Да, это правда, ― ответил тот. ― Когда-то я выкрал из-под Неаполя одну юную красавицу, она родила мне дочь. Сам знаешь, Андрес, главнейшей тайной моего отца был чудодейственный бальзам, что приготовлялся на крови из сердца ребенка, которому исполнилось девять недель, девять месяцев или девять лет, при этом надо, чтобы ребенок был передан родителями знахарю добровольно. Чем ближе ему ребенок по родству, тем живительнее бальзам, он способен даровать омоложение, а еще с его помощью можно делать искусственное золото. Потому-то мой отец и убивал собственных детей, я тоже был готов безо всякого зазрения совести пожертвовать дочерью ради тех же целей. Однако жена каким-то образом заподозрила недоброе, на исходе девятой недели она вдруг исчезла, и лишь спустя многие годы я узнал, что она умерла в Неаполе, а дочку Джорджину взял приемышем злой и жадный трактирщик. Потом я узнал, что вы поженились, разведал, где живете. Теперь сам понимаешь, Андрес, откуда мое особое расположение к Джорджине и твоим детям, ― все объясняется моей черной магией. Но с твоим чудесным спасением, произошедшим по воле Господа, все переменилось, тебе обязан я своим глубоким и полным раскаянием. А шкатулку, которую я некогда отдал твоей жене, ту самую шкатулку, что я по приказу отца спас от огня, можешь взять себе и сохранить для сына.