Игнорирование основ русской жизни нашими реформаторами

Отдаленные потомки едва ли поверят, чтобы в наше время, в эпоху освобождения крестьян, еще было уместно и даже необходимо писать и печатать статьи против пролетариата на русской почве, против обезземеления крестьян, против принятия насильственных или искусственных мер к разрушению поземельной общины, против мечтаний о поземельной аристократии и т. д., и т. д. Им покажется забавным – точно так, как и в наше время это должно показаться забавным каждому иностранцу, а англичанину в особенности, что русские люди второй половины XIX века нуждаются в напоминании о существовании в русской земле 40 миллионов сельского населения на основаниях совершенно оригинальных. Мы ко многому притерпелись, пригляделись, прислушались, но если бы кто взглянул свежо, если бы кто послушал наши речи свежим слухом, тот был бы поражен той аномалией, в которой пребывает, живет и толчется наше общество. Эта аномалия выражается как в крупных, так и в ничтожных явлениях, – но по нашему мнению, не следует пренебрегать ничтожными явлениями; в них точно так же, «как солнце в малой капле вод» отражается весь крупный недуг наш. Если значительная часть русского образованного общества у себя в России говорит и переписывается между собою не на русском языке, если подобная несообразность возможна, – то, как по-видимому она ни мелка, ни незначительна, нечего удивляться, что и предположения о преобразовании той или другой стороны русской жизни сочиняются в нерусском духе, и что русское общество, в легкомысленной слепоте, себе на пагубу, забывает класть на весы значение народной стихии, забывает брать его в расчет в своих гражданских думах и соображениях. Относительно народоведения, русскому обществу, к несчастию, приходится начинать с самых элементарных понятий и твердить такие истины, которые на Западе уже давно сделались пошлыми. Остается уповать, что какой-нибудь благодетельный иностранец (с авторитетом, разумеется) обратит наконец наше собственное внимание на элементы, начала, основы нашей собственной народной исторической жизни, поучит нас уважению к нашей народности, к нашей истории и открыто признает за нами право, которое и мы, может быть, вслед за ним признаем, на самостоятельное, самобытное развитие. Авось-либо тогда наши статистики перестанут краснеть от стыда, выводя процент отношения нашего городского населения к сельскому и конфузясь пред иностранцами за слабый рост нашей городской жизни; авось-либо какой-нибудь англичанин или американец растолкует им наконец, что у нас есть село, чего уже почти нет на Западе, и что в нашем селе лежит залог нашей силы, зерно нашего органического своеобразного развития. Село – вот, скажем кстати, заглавие того ученого труда, к которому мы призываем наших статистиков, экономистов, политиков, юристов и пр., и пр., – село с его сельскою промышленностью, торговлею, ремесленным, фабричным и заводским производством, село пашенное, село торговое, село с неотъемлемым от него общинным обычаем, с общинным самоуправлением. Разрушим ли мы эти вместилища, эти резервуары народной бытовой силы? Эти центры народной жизни, которые способны и к развитию, и к просвещению для того, чтоб, с одной стороны, создать крупную личную собственность для нескольких единиц, а с другой – чтоб скопить в городах бездомное, бессильное население?

Но мы увлеклись в сторону. Повторяем опять: нам надо торопиться, чтобы с добрым ответом предстать перед суд истории… Кто хочет мира, а не вражды, созидать, а не разрушать, творить живое, а не мертворожденное, кто хочет работать для свободы и для успехов истинного просвещения, тот должен прежде всего отречься от петровских преданий, от всего злого, насильственного, ложного – присущего петровскому перевороту, проникнуться уважением к правам народного организма, поработать наконец искренно – не чуждому, как предлагают иные, а истинному народному началу и идеалу.