Иго любви

И она пойдет через лес к огню, что ее манит. Упорно будет искать свой путь. Пусть в клочьях будет ее одежда! Пусть кровью покроются израненные ноги!.. Она выйдет на свет из дремучего леса… Не в себя она верит, а в чудо.

Лицо ее так вдохновенно, так необычно в эту минуту, что даже ко всему равнодушные старухи-шептуньи, приживалки в салопах с чужого плеча невольно оглядываются. А богатый купец Парамонов, первый человек в своем приходе, не спускает глаз с Надежды. Щеки его под седой бородой начинают гореть.

Всенощная кончилась.

Надежда выходит последней, положив земные поклоны перед иконостасом. Она низко надвигает на брови темный платочек. Крепче кутается в шаль. Ее коротенькая кофта на заячьем меху так плохо греет… Она спешит домой.

— Красавица… А, красавица… постойте-ка! — вдруг слышит она вдогонку сиплый голос. Она останавливается, удивленная.

Путаясь в полах медвежьей шубы и задыхаясь от бега, ее нагоняет Парамонов.

Надежда знает его. Все лавки в их квартале принадлежат ему. У него толстая жена, которая в церкви стоит на первом месте, взрослые дети, дочь-невеста.

Раза два он ласково заговаривал на улице и в лавке с Надеждой. Предлагал даже кредит открыть. Но девушка благодарила и отказывалась.

— Куда вы так бежите, красавица?.. Вас не догонишь…

Надежда кланяется и стоит перед ним, не поднимая ресниц.

— Как здоровье дедушки? Не видать его в церкви.

— Опять хворает. Кашель одолел…

Парамонов сладко смеется.

— А сапожки моему Пете он хорошо сшил… хорошо… Я ему двугривенный накинуть готов. Вы загляните ко мне в контору…

— Покорно благодарю… только некогда мне, Сила Матвеич, — звучит сухой ответ. — Работы много. Я Васеньку дошлю…

— Ох, красавица!.. Что мне ваш Васенька?.. Вот я бы вам хороший заказец передал бы… Воздухи хочет моя Анна Пафнутьевна в церкву пожертвовать. Так вот-с золотом вышить по бархату… Зайдете?

— Заказов много… Не скоро приготовлю…

— Та-ак… та-ак… не скоро… Ух, гордячка!

Он пробует поймать ее руку под шалью. Но ее тонкие брови гневно сдвигаются. И богатый купец робеет.

— Ну… а о чем вы плакали нонче?.. О чем молиться изволили?

Она поднимает на него строгие глаза.

— Этого вам не скажу…

Парамонова в дрожь кидает. Он хватает руку Надежды и прижимает ее к своей жирной груди.

— Что за глаза, Бож-же ты мой! Кабы ты, девушка, захотела… жизни не пожалел бы… озолотил бы тебя, — шепчет он, задыхаясь.

Она вырывает руку.

— Стыдитесь! Женатый человек… У вас дочь невеста…

— Хе!.. хе!.. Сердитая… Что ж из того, что дочь невеста? Сердце-то мое еще не угомонилось… То есть, до чего ты меня пленила, Надежда Васильевна…

Она бежит без оглядки.

После морозного воздуха еще душнее в их квартире. Это подвал старого барского дома, который дедушка снимает у богатой барыни, живущей лето и зиму в имении. Первая каморка — кухня с русской печью. Во второй — мастерская сапожника. Здесь же спят дедушка и Васенька. Замерзшие окна подвала — вровень с землей. Глухо кашляет дедушка, лежа на нарах и прикрывшись овчинным полушубком. Васенька, водя пальцем по книге, читает вслух Евангелие. Сальная свеча нагорела. Пахнет кожей, овчиной, кислой капустой, бедностью…

Боже, Боже!.. Как далек еще от нее тот день, когда она выведет их всех из этой ямы на солнце, на воздух! Но этот день придет. Она это знает. В этом смысл всей жизни.

Мастерская в два окна служит и столовой. В третьей, совсем крошечной каморке живет Надежда с сестренкой Настей.

Она рано встает, чтобы при свечах вышивать по тюлю. Золотом вышивать можно только днем, а то грозит слепота. Но солнце зимой светит здесь всего каких-нибудь два часа… Утром, пока темно, Надежда идет на рынок, готовит обед, стирает, убирает комнаты. А когда ползут сумерки, она несет работу в купеческие и господские дома. Если спешный заказ, она до полуночи, при двух сальных свечах, вышивает шелками цветы по тюлю для бального шарфа… И незаметно среди этих трудов, забот и лишений уходит ее молодость.

Мать ее умерла от чахотки, когда Надежда была еще девочкой. Отец-сапожник «сгорел от вина»… Дети остались на руках дедушки. И Надя, с семи лет учившаяся шитью и вышиванию золотом, с двенадцати лет уже кормит семью.

Недавно она получила совершенно случайно место в театре. Днем она приходит на примерку, шьет и переделывает костюмы. День проходит в беспросветном труде из-за куска хлеба, без знакомых, без подруг и развлечений.

Но наступает вечер, и начинается сказка. Загораются огни рампы. Сверкает на костюмах мишура галунов, и стразы кажутся алмазами. Бритые лица актеров становятся прекрасными и значительными. Как важны их жесты! Как торжественно звучат голоса! И слова-то какие новые!.. Так не говорят ни в золотошвейной, ни в сапожном заведении. Даже за кулисами таких речей не слышно.

Вот выходит из уборной прекрасная графиня с неземным взглядом. Через мгновение на сцене звучит ее нежный голос. Надежда слушает, и сердце ее стучит. Неужели это та самая пожилая уже актриса, которая с перекошенным от злобы лицом кричала на нее нынче на примерке за то, что она обузила ей костюм?