Иголка в стоге сена

— Но и на холопов не смахиваем, — презрительно закончил черноусый.

— Черт с ними, с холопами! — вышел из себя Волкич.

Когда это было нужно, он умел наступать на горло боярской гордости, но теперь видел, что унижаться перед сим кочевым сбродом нет смысла. — Кто бы вы ни были, я могу быть для вас полезен. К моему седлу привязан бочонок с золотом. Возьмите его себе!

— Уже взяли! — ухмыльнулся черноусый. — Чем еще можешь быть нам полезен?

— У меня еще есть. Много золота, втрое больше, чем в этом бочонке. А где спрятано, знаю лишь я. Освободите меня, и я поделюсь с вами. Захотите — отдам все!

— Врешь, небось! — криво усмехнулся черноусый степняк.

— А если не врет? — усомнился Чуприна. — Вдруг, брат Газда, он, и впрямь, припрятал золотишко?

— Даже если так, что с того? — хмуро воззрился на него Газда. — Предать московита, предать казацкую совесть, выпустить на свободу сего упыря, чтобы он и дальше заливал землю кровью?

Нет, Чуприна, такие дела не по мне!

— Ну, так оставайтесь ни с чем! — злобно оскалился Волкич. — От Бутурлина вы не получите и ломаного гроша, я же вам предлагаю богатство!

— Э-эх, брат, а может?.. — Чуприна с надеждой посмотрел на побратима, потер замерзшие уши и, чтобы как-то согреться, натянул глубже свою баранью шапку. — Что нам московит? У него, чай, в Москве двухповерховый терем, куча дворян, челяди разной…

…А у нас ни кола, ни двора. Кто о нас подумает, если мы не позаботимся о себе?

— Чуприна, Чуприна! — в голосе Газды звучала, горькая досада. — Ты, когда просил Подкову принять тебя в казаки, клялся, что выше и дороже казацкой чести для тебя ничего в свете не будет! Что же ты за человек, если забываешь свои клятвы, стоит тебя червонцем поманить?

Обижаешься, когда тебя холопом кличут, а сам холопство из себя никак не вытравишь! Если о чести забыл, то хотя бы подумай, кого на свободу отпустить хочешь. На этом звере крови невинно пролитой столько, что, ежели собрать в одном месте, изрядный пруд выйдет. А сбежит он на волю — моря прольются!

Да и как верить тому, кто телами сподвижников свой путь усеял? Вспомни татей, что в деревне у бортников навек уснули! Тех, кого он травленым вином напоил…

— Каким таким вином? — влез в разговор доселе молчавший Ворона. — не тем ли, что мы пили перед тем, как лес покинуть?

Волкич молчал, мрачно насупившись.

— То-то, я чую, в брюхе у меня колет, словно там еж ворочается!.. — испуганно пролепетал Ворона. — Да нет, быть того не может! Боярин, скажи, что они врут, ты ведь вместе с нами пил то вино!..

…- Или же только к губам мех подносил, — закончил за него Газда. — Обманул тебя твой господин, как есть, обманул…

— Нет! Не хочу подыхать!!! — завыл, извиваясь в путах, словно червяк, Ворона. — Скажи, боярин, за что?! Уж как верно тебе служил, трижды от смерти спа…

Он не договорил. Горлом пошла бурая пена. Ворона забился в корчах, закатил глаза.

Фон Велль не обманул, яд был настоящим. Только теперь это для Волкича ничего не меняло.

— За что?.. — в последний раз прохрипел, выгибаясь от боли, Ворона.

— Так вышло… — боярин не узнал собственного голоса, сиплого и чужого. — Прости, Ворона, я ничего не мог поделать…

— Так говорят все, для кого чужая жизнь — разменная монета, — произнес Газда, глядя на изуродованное смертной судорогой тело. — Ну что, Чуприна, все еще хочешь отпустить Ирода на свободу?

Чуприна хотел ответить «нет», но горло сдавил спазм, и он лишь отрицательно покачал головой. Мертвые глаза Вороны убеждали лучше слов.

ГЛАВА № 37

— Выпей, шляхтич сразу голова прояснится! — протянул Тур Флориану флягу с душистым травяным отваром. — Ты не гляди, что настой горький, в нем сила целебная. Ежели кто перепил медовухи или по шлему, булавой получил, вроде тебя, сей отвар — первый помощник. Муть из головы вышибет и дурь прогонит, а заодно кровь очистит от всего непотребного!

— Лучше бы мне выпить того яда, коим Волкич отравил своих людей! — мучительно поморщился Флориан, принимая флягу с настоем из рук казака. — Как мне теперь на белый свет глядеть?

Я ведь, боярин, твоей смерти жаждал, а ты мне жизнь спас!

— Не бери в голову, шляхтич, — ответил Бутурлин, вороша сухой веткой угли в костре, — я жив, а значит, жалеть тебе не о чем. Только впредь не бросайся на людей с топором, не разобрав сути дела. Не с каждым такая схватка может закончиться миром!

— Знаю, — кивнул Флориан, отхлебнув из фляги пряной, горьковатой жидкости, — другой на твоем месте снял бы с меня голову!

Юноша чувствовал себя из рук вон плохо. Несмотря на близость к огню и теплый полушубок на плечах, его знобило. Ныла придавленная лошадью нога, перед глазами плыли цветные круги. Настой Тура слегка ослабил головную боль, неотступно терзавшую мозг шляхтича, но тошнота и слабость не покидали его по-прежнему.

И все же Флориан, знал: именно сейчас он должен объясниться с московитом. В иное время ему просто не хватит духу говорить о том, что последние дни так терзало его сердце.

— Воевода больше не считает тебя пособником Волкича, — глядя на боярина сквозь костер, проронил он, — я знал о сем еще вчера.