Иголка в стоге сена

Невольников наших с каменоломен сняли, в крепость отправили на подсобные работы: ядра каменные к пушкам подносить да сами бомбарды ворочать в ту сторону, куда мастер-канонир укажет.

Много в тот день работы было, солдаты мальтийские со всем сразу не справлялись. К туркам подкрепление из десяти кораблей подошло, все с порохом да ядрами неизрасходованными.

Они по укреплениям Мальты такой огонь открыли, что пушкари крепостные едва отстреливаться успевали, а мы — подносить им ядра да мешки с порохом.

Потом турки пошли на приступ: вот тут-то настоящее пекло и началось! От галер турецких все море черно, от криков басурманских уши глохнут.

Много галер пушкари ядрами потопили, а их все не убывает. Турки своих людей мало жалели, сотнями бросали их под стрелы и ядра, устилая берег ковром из мертвых тел. Способ войны у них такой — в крови своей утопить врага да трупами завалить его, чтобы задохнулся.

Ну и дерутся янычары так, что позавидовать можно. Прут плечом к плечу, сметая все на своем пути, будто река, что по весне из берегов вышла.

Хлынули они на стены крепостные, что море штормовое, затопили нижние укрепления. Тут пошла такая сеча — в страшном сне не привидится, на каждого мальтийца — по десять басурман. Орут, воют, саблями машут.

Один взмах — и рука чья-то на землю упала, другой — голова срубленная под ноги дерущимся свалилась! Как ни искусны были в военном деле мальтийцы, а отступить им все же пришлось, иначе турки перебили бы их всех.

Укрылось войско орденское за внутренней крепостной стеной, оставив наружную стену туркам, и давай их из самострелов да пищалей поливать. А те в ответ, луки вскинули да садонули по ним снизу стрелами — сто тысяч, как один человек.

Много народу в крепости тогда с жизнью распростилось. Взлетев к небу, стрелы обрушились на наши головы густым дождем, словно кара небесная. Кто щита не успел поднять, забрала опустить, наземь полегли замертво, что трава под косой. Как я тогда выжил, сам понять не могу. У меня ведь, как у раба, ни лат, ни щита не было.

Один из мальтийцев оказался на пути стрел, летящих в мою сторону, и невольно заслонил от них. Это меня и спасло. А еще то, что ноги у меня были в тот день свободны от цепи — чтобы мы быстрее шевелились, поднося канонирам порох и ядра, с нас сняли мешавшие бегать кандалы.

Посему, не дожидаясь, когда турки вновь стрелы пустят, я метнулся к перекидному мосту, нависшему над крепостным рвом. Он мне и спас жизнь при втором залпе.

Дальше еще веселее стало. Прежде чем мальтийцы от обстрела опомнились, турки вновь на приступ пошли. Лестницы штурмовые отовсюду тащут, крючья абордажные с канатами на стену забросить норовят. Не успеют солдаты одну лестницу от стены оттолкнуть, в другом месте уже три приставлены.

Пришлось мальтийцам на защиту крепости цвет воинства своего бросать — рыцарство именитое. Хоть и немного было тех рыцарей от общей численности мальтийского войска, но по силе да по умению биться каждый дюжины басурман стоил.

Вышли они на крепостную стену, с ног до головы в железо одеты, кто с булавой, кто с секирой, кто с мечом таким, что лишь двумя руками держать впору. И давай месить силу басурманскую почем зря!

Особо лихо один из них рубился. Самый ловкий турок не смог обойти саблей его щита, устоять против его удара. Меч в руке италийца был подобен молнии, так что, одним взмахом он успевал по две-три головы сарацинские с плеч сносить.

Мне и самому в той битве изрядно попотеть пришлось. Выбрался я из-под моста подъемного, а вокруг — бойня.

Где турок мальтийца режет, где мальтиец турка подмял. А один басурманин прямо на меня несется: глаза выпучены, зубы оскалены, по бороде слюна течет, как у бешеной собаки. Кричит: «Аллах Акбар!», а сам на меня саблей замахивается.

Я, не будь дураком, поднял с земли чье-то копье и в брюхо ему на добрых пол-аршина всадил. Так мне его сабля в руки и попала, а уж что с саблей в бою делать, меня учить не нужно…

…Много кровушки сарацинской я в тот день пролил, платя за старые обиды. Не за Мальту дрался — за себя. Турки ведь не различали, кто солдат, а кто раб-невольник, всех, кто не их веры, спешили отправить на тот свет. Вот и пришлось мне поневоле на стороне мальтийцев биться.

Случилось так, что меня в давке оттеснили к тому самому рыцарю, что так лихо прореживал янычарские ряды. И вовремя! Ему как раз нужна была помощь. В пылу схватки он не заметил врага, притаившегося за уступом стены…

Двуручный тесак с такой силой хватил его по шлему, что мальтийца на спину опрокинуло. Турок выбил у него из руки меч и принялся охаживать рыцаря клинком, не давая ему подняться. Два удара мальтиец щитом отбил, а третьего щит не выдержал — треснул надвое, как сухая доска.

Турок завопил от радости, взметнул свой тесак, чтобы одним махом расколоть мальтийцу голову вместе со шлемом. Только вот не успел: я вывернулся сбоку и саблей его по ногам подрезал. Тут мальтиец до меча своего дотянулся, ткнул сарацина в брюхо — он и околел.