Игольница

Игла в палец, как в масло войдет и вытолкнет меня из раздумий. Прямо в грохот. То сердце мое тарахтит, не умолкая. Да гость незваный в дверь ломится. Переплелись удары, будто звон колоколов на храме, который давно уж закрыт-заколочен. Кровь с пальца сбежит и по канве белоснежной растечется. Вот же беда-бедовая!

Затолкну в себя горечь противную, глотая ее. Вода здесь не поможет. Только увидеть его должна. Понять почему тревожно так. Что за сила в нем скрыта, что волнуюсь больно до встречи?

Не на своих ногах иду, будто на каменных. А гость стучит. Настойчиво так, будто палкой по ушам бьет. Подкова над дверью качается. А мне кажется, что смеется она: «Давай же, смелей, Адела, открывай. Что ты смертного забоялась? Сила в тебе десятерых, а ты одного шарахаешься?»

Выдохну и к ручке железной-холодной потянусь. В зеркало брошу взгляд, что на боковой стенке прибито, и увижу, как тень от меня убежит. Застелется на пол и ухватится за подоконник: «Не пущу!»

Кто тебя, бестелесная, спрашивать будет? Если с миром пришел – помогу, а если беду принес – охраняйте меня да спасите, духи предков!

Я мотну головой, убрав локоны рдяные непослушные за спину. В глазах, что сейчас цвета неба весеннего, словлю страх и цыкну на себя. Хватит! Ничего в людях страшного нет. Зло в поступках кроется, а от них не сбежишь никак.

Дверь отворю. Прохладой в лицо дохнет, по щекам разгоряченным, как теркой царапнет. Шаги не считая, пойду в коридор. Там темно, только полоса, что лента белая, из комнаты за мной побежит. Солнце всюду найдет путь. Свету всегда легче во мраке. Его лишь вовремя заметить нужно.

Сердце внезапно зайдется, как одурелое. Нет у меня защитных заклинаний, и охранных духов нет. И предки все давно почивают и молчат десятилетия, даже бабушка Соня меня оставила. Вот уже вторую зиму без нее. Никто мне не подсобит да не подскажет, как поступать правильно.

Входную дверь дубовую толкну с трудом и приму на себя волну ледяную, морозную. А за ней взгляд темный, тяжелый. Из-под бровей густых, да черных. На голове шапка вязаная, волосы цвета спелой пшеницы прикрывает, скулы строгие подчеркивает, а на широких плечах пальто с высоким воротом. Черное, только пуговки мерцают звездами. Стоит молодец, вытянувшись, как солдат, и молчит. Туфли лощеные в снегу утопнут, а темные брюки до колен украсятся белесыми пятнами.

– Вы пришли ко мне, вам первому и говорить, – подстрекая, пытаюсь улыбку на лицо натянуть. Но никак не идет. Скалюсь, чувствуя, как губы трескаются от напряжения. Предчувствие холодной иглой войдет в ребра и дышать не даст.

– Зря приехал, – выдохнет он горько и отмахнется. Глянет вдаль темным взором: болезненным и тягучим, как смола. Ногу с порога спустит и плечи повернет. Чувствует, что беду принес? – Вы Адела?

– Я. А что надо-то?

– Малолетка мне вряд ли поможет. Извините.

Снег захрустит под тяжелыми ботинками: «Иди, иди и не возвращайся».

– А сколько лет нужно для помощи? – брошу вслед, глупая.

Он замрет на миг и зубами заскрипит, но не ответит. Только побежит по мне взглядом, будто ладонью теплой. Не касаясь. А у меня под коленками задрожит, словно я на телеге по каменистой дороге еду. Дух выбьет и дыхание тяжелым станет. Давно одна в четырех стенах. На людей реагировать стала странно. Иль особенный он?

– Зайдите, хоть отогрею вас. Держать силой не стану, – Изо рта пар вырвется и в преграду между нами превратится. В незримую стену, как стекло, тонкую.

– Я в машине погреюсь, – огрызнется молодец, поглядывая на пса лохматого. А тот неожиданно, с цепи срываясь, бранью зальется.

– Как угодно, – дверь прикрою, а сама подожду, что окликнет. Замерзнет ведь, не доедет, гордец. Но промолчит он, упрямец, и только вьюга запоет издалека свою песню.

Снег лапатый с неба начнет сыпать, будто не по своей воле, а кто заколдовал. Быстро скроет белый ковер все пути от глаз людских. Да ветер ледяной, деревья до земли согнет. Выдует, сломает душу заблудшую и не подавится. Не успеет молодец выбраться из нашей глуши.

Вьюга нависнет над деревней пузом беременным. Черным, плотным. Вот-вот разродится.

Беда под горлом стоит – не отпускает. Побегу к окну. Палец засвербит в том месте, где укололась. Поцелую его, вкус железистый глотая. А сама чувствую, как губы немеют, и холод к самому сердцу пробирается. Радужки его черные, брови густые, да скулы мужественные перед глазами стоят, не хотят уходить – будто протянулась между нами нить алая.

Пропадет ведь! Не подюжеет на нашу гору на своей заморской машине выехать. Да в погоду такую.

Гляну на дорогу пустынную. Заметель-стужайла усмехается, в стекло стучит-сыплет, да солнечный свет съедает. Пропадет незваный гость!

Может, одумается и вернется? Нет, гордый слишком: малолетка ему не поможет! Где это видано? Меня в округе с десяти полных лет знают, и никто ни разу не сказал, что мала я слишком для дела доброго. Ведь дарить радость людям в любом возрасте можно. Чем не угодила-то нежданному?