– Что за лишённые разума люди оставляют подле тропы столько терновника и шиповника, пройти невозможно, не изорвав одежду! – прозвучало неподалёку, и на полянку вышел воин, а за ним молодая жена среднего роста, ладно скроенная, с гордо посаженной головой. Одета она была в длинное белое платье, расшитое на оплечьях и по низу красными ромбовидными узорами, подпоясанное тонким серебряным поясом с обязательными женскими обережниками в виде малюсеньких ключиков, ложечек, гребешков и птичек. Ожерелья из цветных глазчатых бусин и серебряных лунниц покоились на высокой груди. На голове лишь лёгкая сорока с богато расшитым очельем, на ногах мягкие туфли из тонкой светлой кожи со швом наружу, схваченным серебристой нитью. Следом выступил ещё один молчаливый оружный муж, по всему, это были охоронцы разодетой жены. В это время из двери дома вышел воевода с корзинкой в руках.
Воины с достоинством приветствовали его, а добротно одетая жена всё тем же сердитым голосом молвила:
– Что, воевода, никак, по грибы собрался? Я его по всему Ратному стану ищу, а он за грибами…
– Доброго здравия, княгиня, рад тебя видеть. Отчего ж искать, в Ратном стане все ведают, где я обитаю, – спокойно отвечал Олег. – Огневица, – окликнул он девицу, что до того оставалась незаметной для пришедших, – передай матери, что малина и огурцы у неё лучшие в Киев-граде, и ещё передай ей сей плат узорчатый за то, что снабжает меня такой доброй огородиной!
Девица, будто черноголовая пташка живо выпорхнула из-под скрывавших её ветвей, приветливо поклонилась гостям и, ловко подхватив свою корзинку, в которой теперь лежал тонкий цветастый плат из древесной ткани, так же быстро исчезла за калиткой. Ольга несколько оторопела от столь неожиданной встречи и какое-то время не знала, что молвить, а потом, проводив легконогую посланницу взором, произнесла, не то с удивлением, не то с укором:
– Что это за девицы у тебя тут шастают прямо в Ратном стане? Подарки принимаешь и раздаёшь, будто не воевода, а сам Коляда новолетний… – Ольга перевела очи на Олега, разглядывая его, будто впервые увидела. Тёмные волосы на висках тронуты сединой, карие очи глядят пристально, а порой даже пронзительно, но с какой-то скрытой теплотой. Не получив ответа на свой вопрос, княгиня, наконец, вспомнила, зачем пришла.
– Что ж это такое, коли нет дома Игоря, так можно надо мной сколько угодно измываться, я что, в неволе, или как? – начала наступать она на воеводу, который так же спокойно слушал её громкие возмущения. Он только взглянул на охоронцев и, подозвав старшего из них, что-то негромко молвил. Тот кивнул, сделал знак сотоварищу, и оба ушли в сторону Ратного стана. Ольга, кажется, даже не заметила этого, она распалялась и от спокойствия воеводы, и от его невозмутимости, а может ещё более от женской обиды. Ольга помнила, как прошлой зимой воевода провожал её по морозному ночному Киеву, а потом в горнице рёк странные речи и глядел такими очами… Только в свои двадцать семь Ольга считала любого мужа на два десятка лет старше себя, настоящим стариком, и не обращала на таких внимания. Игорь тоже был старше её на десяток лет, но он был широкоплеч и кряжист, бритый череп с прядью волос на макушке, посвящённой по варяжскому обычаю Перуну, сильный и грубый, как нурманский викинг, он был для Ольги образцом настоящего воина, и потому разница в возрасте не столь ощущалась. Княгиня никак не ожидала, что обычно сдержанный и не особо разговорчивый воевода может быть обласкан вниманием жён, причём столь молодых, как эта дева, а может и её мать, о которой он так тепло упомянул. «Вот тебе и «старик», такая весёлая молодая девица в гостях, малину она принесла, как же!» Мысль, что тот, кто явно вздыхал о ней, сейчас, видно, тешится с другими жёнами и о ней не вспоминает, уязвила сердце Ольги.
– Отчего я не могу поехать к княгине северянской на праздник по её приглашению? – уже кричала она зло и с обидой. – Отчего я должна сидеть в душном тереме, как какая-то рабыня, а кто-то огурчиками да ягодками балуется в это время с молоденькими девицами! – Ольга вдруг замолчала, дыхание её прервалось, сине-серые очи наполнились обильной влагой, как озерца в час половодья. Княгиня отвернулась, и воевода услышал горькие всхлипыванья. – Никому я не нужна, сижу, как затворница, и никому до меня дела нет! – Ольга утёрла очи концом снежно-белого расшитого плата, который достала из рукава.
Показное спокойствие воеводы враз сменилось растерянностью. Он подошёл к Ольге, начал сперва словами, а потом и несмелыми лёгкими поглаживаниями успокаивать её, но та разрыдалась ещё более. Он обнял её за плечи, привлёк к себе, продолжая поглаживать, как ребёнка. Она сначала упиралась, но почувствовав неожиданную для неё силу в руках воеводы, как-то обмякла, теснее прижалась к его крепкой, закалённой постоянной работой с оружием груди, и стала плакать тише. А Олег вдруг понял, как он сейчас счастлив, оттого, что та, которую он провожал тайными взглядами, и о которой грезил глубоко и скрытно столько лет, сейчас так доверчиво прильнула к нему.