Читаем Игорь Северянин полностью

«Зал Литературно-художественного кружка бывал переполнен, особенно по вторникам, когда там на традиционных вечерах выступали знаменитые поэты и артисты... Некоторые лекции-беседы вызывали шумные прения, споры и приводили к бурным столкновениям, особенно когда на них присутствовали представители нового течения — Вас. Каменский, В. Маяковский, Д. Бурлюк и другие. Их выступлений ждали, к ним готовились, о них много говорили. С интересом следили за тем, когда выйдут новые издания В. Брюсова, К. Бальмонта, Игоря Северянина, и торопились их приобрести. Мы спешили первыми выучить и поскорее выступить со стихами на концерте, обновляя свою программу. Позирующий, грассирующий и витиевато-эстетский, блестяще, особенно как переводчик, владеющий стихом Константин Бальмонт; несколько грубоватый и внешне совсем не похожий на поэта Валерий Брюсов (Бальмонт говорил, что он обращается с поэзией, как ландскнехт с пленницей); внешне отдалённо похожий на Оскара Уайльда Игорь Северянин, читавший, напевая, свои стихи на поэзо-концертах, причём каждое стихотворение имело свою, надолго запоминающуюся мелодию».

В 1920 году Ольга Гзовская эмигрировала и выступала с чтением стихов Северянина в Эстонии, а в двадцатых числах января получила приглашение на гастроли в Ригу. Позже она вспоминала:

«По дороге в поезде мы [имеется в виду она и её муж, актёр Гайдаров] встретились с Игорем Северяниным, ехавшим на свои поэзо-концерты. За прошедшие несколько лет с тех пор, как я видела его в последний раз на одном из выступлений в Политехническом музее, он не изменился. Разве только молодая женщина, как выяснилось — его жена, сопровождавшая его, казалась чем-то непривычным: привычнее было видеть Игоря Северянина в окружении многочисленного эскорта девушек и женщин».

Северянин стремился к публике, ждал от неё свидетельств прежней восторженной любви. Из письма Августе Барановой от 3 декабря 1922 года мы узнаем:

«21-го ноября я дал в зале Филармонии] свой концерт. Единственный. Зал был переполнен. Овации напоминали мне Москву. Я доволен. Предлагают повторение вечера, но, к сожалению, я вынужден отклонить: германская марка падает стремительно, жизнь здесь дорожает неимоверно, и мы, пока у нас ещё есть деньги на дорогу, спешим уехать домой... <...> я мечтал побывать везде, я мог буквально разбогатеть, т. к. имя моё до сих пор для публики магнитно, что мне показали Рига, Ковно, Берлин».

В берлинском журнале «Новая русская книга» сообщалось: «21 ноября в помещении Филармонии состоялся поэзовечер Игоря Северянина. Автор читал поэзы из сборников “Громокипящий кубок”, “Златолира”, “Вервэна” идр.».

Вместе с Маяковским и А. Н. Толстым Северянин выступил в советском полпредстве в Берлине в концерте, посвящённом пятой годовщине Октябрьской революции, 7 ноября 1922 года. А затем с Маяковским он читал стихи в Болгарском студенческом землячестве. В воспоминаниях Северянина (1940) говорилось:

«Володя сказал мне: “Пора тебе перестать околачиваться по европейским лакейским. Один может быть путь — домой”. <...>

Мы провели в Берлине в общем три месяца (вернулись домой в Сочельник). Вынужден признаться с горечью, что это была эпоха гомерического питья... Как следствие — ослабление воли, легчайшая возбудимость, легкомысленное отношение к глубоким задачам жизни. Вскоре Ф. М. поссорилась со Златой и отстранила её от участия в совместных наших вечеринках. Между тем Злата, член немецкой компартии, была за моё возвращение домой. Её присутствие меня бодрило, радовало. Она нравилась нашему кружку как компанейский, содержательный, умный человек».

Лев Никулин вспоминал о том, как Маяковский относился тогда к Северянину:

«Однако нельзя сказать, что Маяковский вообще отрицал талант Северянина. Он не выносил его “качалки грёзэрки” и “бензиновые ландолеты”, но не отрицал целиком его поэтического дара. После революции он даже подумывал, выражаясь стихами самого Северянина, “растолкать его для жизни как-нибудь”. Он рассказал мне о своей встрече с Северяниным в Берлине. Разговор шёл о выпущенной в Берлине в 1923 году книге Северянина “Соловей”: “Поговорил с ним, с Северяниным, захотелось взять его в охапку, проветрить мозги и привезти к нам. Уверяю вас, он мог бы писать хорошие, полезные вещи”».

<p><strong>Дорожные импровизации</strong></p>

Игорь Северянин подсчитал, что с 1910 по 1939 год он выступил перед публикой 301 раз. При этом за 1910—1918 годы он 150 раз читал на публике в тридцати городах России. В зарубежье он выступал в двенадцати странах 151 раз. В те годы Маяковский, немало выступавший, пояснял: «Продолжаю прерванную традицию трубадуров и менестрелей...» О Северянине можно было сказать также поэтично.

1 февраля Северянин отмечает двадцатилетие литературной деятельности. В письме Барановой от 5 февраля 1925 года поэт пишет: «Я очень благодарен Вам за телеграмму с приветствием к моему юбилею и милое письмо. <...> Юбилей прошёл более чем тихо».

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное