Игорь Святославич

Среди торжественных церковных служб и пышных застолий сговорились князья быть едиными в делах и помыслах. Урядились они так: если вдруг занеможет Святослав Всеволодович либо в битве голову сложит, то стол киевский достанется Ярославу Всеволодовичу. В Чернигове сядет Игорь. В Новгороде-Северском — Всеволод. Юный Святослав Ольгович из Рыльска перейдет в Трубчевск.

— Что делать станете, ежели сыновья Святослава станут оспаривать у вас стол киевский? — обратился к Игорю Вышеслав.

Он присутствовал на всех тайных княжеских встречах и недоволен этим сговором.

— Как что? За мечи возьмемся, — бодро ответил Игорь.

— Брат на брата — не по-христиански это.

— А слова не держать — это по-христиански? Святослав мне Чернигов обещал. Пусть намеком, но обещал!

— Этот грех на нем, а не на тебе.

— Мне от этого не легче.

— Нехорошее дело вы задумали, князья. Несправедливое.

— Вот стану черниговским князем — и буду справедлив, как Соломон, — отмахнулся Игорь.

— А что мне в летописи написать? — спросил Вышеслав.

— Напиши, что Ольговичи вместе справляли Пасху в Чернигове, но не было среди них Святослава Всеволодовича, который в мыслях ставил себя выше всех, — не задумываясь, ответил Игорь. — Добавь также, что не нравилось это братьям его и сговорились они стоять друг за друга по родовому уставу.

Вышеслав не стал перечить Игорю и изложил в летописи все, как было велено. Хотелось ему верить, что не дойдет у Ольговичей до кровавой распри.

Так и сказал он Ефросинье, от которой не держал тайн:

— Дай-то Бог, чтобы Святослав Всеволодович прозорливее оказался либо исчезло доверие Игоря к Ярославу. Не будет на Руси спасения от половцев, коль Ярослав Всеволодович станет киевским князем.

— А кабы Игорю сесть на столе киевском? — осторожно поинтересовалась Ефросинья. — Годится ли он в великие князья?

— Да уж лучше бы Игорю владеть Киевом, чем Ярославу, — чистосердечно признался Вышеслав. — Игорь хоть ратным духом полон.

Последнее время Вышеслав стал замечать, что Ефросинья как-то странно на него поглядывает. И в поведении ее появились перемены: то будто ненароком задержит свою ладонь на его руке, то приклонит голову ему на плечо, сидя рядом за какой-нибудь книгой. Порой во время беседы Ефросинья замолкала на полуслове, глядя Вышеславу прямо в глаза. При этом в ее глазах зажигались огоньки, таинственные и зовущие. В такие минуты Вышеслав не мог побороть в себе какое-то смутное волнение, в груди вдруг разливалось приятное тепло.

Однажды, переводя вместе с Ефросиньей трудный греческий текст, Вышеслав похвалил княгиню за отменное знание грамматики.

— Не будь тебя рядом, Фрося, я в этом месте неверно поставил бы ударение, — признался Вышеслав.

— Так поцелуй меня за это, — с лукавой улыбкой промолвила Ефросинья.

Вышеслав смутился и хотел было отшутиться, но не успел.

Ефросинья крепко стиснула ему руку и призывно прошептала:

— Ну же, смелее! Мы ведь одни.

Большие светло-карие глаза под густыми бровями отражали все ее чувства. Страстное желание поцелуя угадывалось и у нее в губах, чуть приоткрытых и подрагивающих. Она тянулась к Вышеславу, видя его колебания.

— Неужто не люба я тебе совсем? — почти в отчаянии прошептала княгиня.

— Люба, — выдохнул Вышеслав и стиснул Ефросинью в объятиях.

Долгий поцелуй, соединивший их уста, явился тем откровением, какое эти двое таили в себе, подавляя подспудно все проявления личной симпатии.

Если цветок любви уже пышно расцвел в романтической душе Ефросиньи, то в душе Вышеслава только-только показался маленький росток — привычка бороться со всем греховным была слишком сильной.

* * *

Наступил год 1183-й от Рождества Христова.

Хан Кобяк собрал лукоморских ханов и повел их к Днепру, желая отомстить русским князьям за недавнее поражение. Засев у днепровских порогов, ханы стали грабить купцов на переволоках, отнимая товар и сжигая корабли, которые из-за непроходимости порогов приходилось перетаскивать волоком по берегу.

Самих купцов половцы в плен не брали из расчета, чтобы те своими жалобами вынудили русских князей идти в дальнюю степь, оборонять переволочный путь.

Так и случилось.

Сначала обобранные до нитки торговцы, в основном греки, появились в Переяславле.

Переяславский князь помог пострадавшим купцам добраться до Киева, где уже скопились торговые караваны из Новгорода, Смоленска и Залесской Руси, идущие привычным путем по Днепру к теплому Греческому морю. Слух о бесчинствах половцев удерживал караваны судов близ Киева. Среди торгового люда были не только русичи, но и арабы, и булгары, и варяги, и немцы…

Стояла летняя пора, наиболее пригодная для речной торговли.

Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславич решили собирать объединенное войско, чтобы сражаться с половцами. Им было известно, что Кобяк привел за собой все орды лукоморские. И если к нему еще присоединились днепровские половцы, значит, собрались поганые у порогов в несметной силе.

— На силу сила нужна, — сказал Святослав, убеждая князей выступить всем вместе на поганых.