Игорь Святославич

Татищев, со ссылкой на Ростовскую летопись, называет жену Святослава Петриловной и дает объяснение запрету, наложенному Нифонтом на бракосочетание^{93}: якобы муж невесты незадолго до того погиб в бою с воинами князя и потому женитьба последнего на ней представилась архиерею греховной. Это еще одно из столь частых у историографа разъяснений темных мест известных летописей со ссылкой на памятник неизвестный. Однако в данном случае, в отличие от многих других, ссылка на конкретный источник все-таки имеется. Потому мы можем попытаться оценить степень достоверности самого предполагаемого источника, не подозревая историка в мистификации.

Ростовская летопись — наиболее загадочный среди источников, используемых Татищевым, поскольку тот никак не характеризует ее специально. Найдена она была, очевидно, в Ростове, но ее известия, в том числе и интересующее нас, указывают скорее на ее новгородское происхождение. Среди таких новгородских известий — легенда о палице Перуна, которую поверженный при крещении Новгорода идол будто бы швырнул на мост через Волхов, предрекая вечевые побоища на нем^{94}. Легенда эта впервые появляется в известных летописях в начале XV века, а записана едва ли раньше XIV столетия. Далее, «ростовский» летописец не только знает о крещении Руси при константинопольском патриархе Фотии, но и правильно датирует это событие IX столетием^{95}. Между тем до XVI века летописцы ошибочно называли Фотия современником святого Владимира. Таким образом, речь идет об очень позднем сочинении, вероятнее всего XVI или XVII столетия, когда пробелы прежних летописей уже стали заполняться домыслами и реконструкциями. Даже если история Петриловны не домыслена самим Татищевым, нет особых оснований доверять ей. Легенду мог сочинить и более ранний автор из логичного стремления оправдать суровость почитаемого святителя.

Впрочем, поведение Нифонта может иметь иное, не менее благочестивое объяснение. Князь вполне мог еще не быть вдовцом. О том, что Святослав был женат дважды, можно сделать вывод на основании не только известия 1107 года о женитьбе сына Олега на Аеповне, но и данных Любечского синодика. Здесь друг за другом поминаются два «великих черниговских» князя Святослава: один — с крестильным именем Николай, другой — с монашеским именем Гавриил, оба со своими княгинями — соответственно Анной и Екатериной^{96}. Ни один из них не может быть отождествлен ни со Святославом Ярославичем, ни с будущим князем Святославом Всеволодовичем — те фигурируют в других местах синодика. Но в Чернигове княжили только три Святослава, и вторым был Святослав-Николай Ольгович. Кто же такой Святослав-Гавриил? Предлагалось именно его и отождествить с Ольговичем, а Святослава-Николая объявить Николой «Святошей» Давыдовичем, печерским преподобным (известно, что он и в монашестве носил прежнее имя). Но «Святоша» никогда не княжил в Чернигове, а ушел в монастырь при жизни отца. Скорее всего — и этот вывод кажется наиболее логичным — обе записи в синодике относятся к одному и тому же князю Святославу Ольговичу Кого-то из переписчиков или даже первых составителей помянника смутил факт поминовения князя с двумя княгинями, и Святослав «разделился надвое». При этом «первый» Святослав получил только крестильное имя, а «второй» — только принятое при смерти монашеское.

Придя к такому выводу, мы узнаём имена обеих супруг Святослава Ольговича. Первая — видимо, действительно дочь половецкого хана Аепы — в крещении стала Анной. Вторая, новгородка, мать Игоря Святославича, звалась Екатериной. Если Святослав взял за себя Екатерину еще при жизни Анны, то это объяснило бы и запрет на брак со стороны архиепископа, и — отчасти — сохранение имен обеих княгинь в княжеском помяннике. Во всяком случае, Анна не прожила дольше мужа, а при кончине его присутствовала Екатерина, которая и поминается с усопшим в его «иноческой» ипостаси. О происхождении второй супруги Святослава мы можем строить лишь догадки. Скорее всего, она и вправду происходила из новгородского боярства.

Остается добавить, что некоторым романтически настроенным историкам и публицистам хотелось бы видеть героя «Слова о полку Игореве» сыном половчанки. Однако это совершенно невозможно. Во-первых, к моменту рождения Игоря Аеповне (если она вообще была еще жива) было не менее пятидесяти лет. Во-вторых, и это более существенно, нет ни малейших оснований полагать, будто Святослав Ольгович из-за недовольства епископа либо по иным причинам вернулся к первой жене. Собственно, недостаточно оснований и для утверждения, что к моменту новгородского брака князь не овдовел, хотя это, как мы видели, можно предполагать. Итак, Игорь Святославич был половцем не на три четверти, а всего на одну — по своей бабке Осолуковне…