Игра

Она встаёт и идёт в ванную, пока я изо всех сил пытаюсь сесть. Мне, нахрен, нужно очнуться и пробиться сквозь это дерьмо, или мой последний день с ней пропадет даром. Затем она выходит, в руках стакан волы и две таблетки ибупрофена.

— На, выпей, — говорит она, и садится на диван напротив кровати, чтобы наблюдать за мной.

Я делаю, как она велела, проглатываю их, пока она с беспокойством поглядывает на меня.

— Расскажи мне, — неожиданно говорит она, указывая на льва на моей руке. — О льве.

От удивления моя голова откидывается назад, лишь добавляя боли. Вздрогнув от боли, я прикрываю один глаз.

— Сейчас?

Она складывает руки на груди.

— Прошлым вечером мне пришлось отвести тебя в кровать. Думаю, я заслужила объяснение.

Я хмурюсь.

— Не уверен, что татуировка ответит на твой вопрос. Какой у тебя вопрос?

— Лев, — говорит она. — Когда ты ее сделал? Что она значит?

— Почему? — осторожно спрашиваю я.

— Потому что ты всегда смотришь на неё.

Мои глаза расширяются, и меня ударяет волной смущения.

— Я так делаю? — Черт, никогда не замечал.

— Время от времени, — говорит она. — Ты может и не замечаешь, но это одно из многих мест, куда смотрят твои глаза.

Я с шумом выдыхаю. Она въелась мне в кожу, как татуировка. Я мог бы открыть для неё ещё одну страницу. Мог бы дать ей ещё один мимолётный взгляд внутрь. Если я уеду, она не сможет бросить их обратно мне в лицо. Страницы просто порхнут на землю.

— Хорошо, — говорю я, протягивая вперёд своё предплечье, для нее, чтобы лучше видеть, для меня, чтобы помнить. — Это Лионель. Не моя собака. Мой лев. Я сделал это тату в шестнадцать. Тогда я уже жил с МакГрегорами, но... — я останавливаюсь, задаваясь вопросом, как я могу объяснить подобное кому-то, кто никогда с таким не сталкивался. — Когда ты растешь в приюте, когда нет никого, кто бы любил тебя, заботился о тебе, думал о тебе, тогда ты цепляешься за все красивое в мире. Лионель был мягкой игрушкой, подаренной мне на день рождение. В тот же самый день, когда мать отдала меня.

Я неохотной смотрю ей в глаза и не вижу там никакой жалости. Мои слова тронули ее, будто она жила так, как я тогда. Я тяжело сглатываю и продолжаю.

— Лионель был тем, кого я по-настоящему любил и единственным кто любил меня. В месте, которое было очень жестоким и очень холодным и очень темным, он оставался мягким. Даже когда все казалось безнадежным, лев давал мне надежду. Когда множество приёмных семей...не могли справиться со мной. И иногда, иногда я не мог справиться с ними. Наконец, меня взяли МакГрегоры, но...— я облизываю губы. — Иногда хорошим вещам надо адски много времени, чтобы перевесить плохие. Демоны преследуют тебя повсюду. Постоянно. — Я постукиваю пальцем по затылку. — Мои здесь, они тёмные и они всегда ищут слабости во мне.

Ты моя слабость. Ты выпустила их снова.

От этих мыслей я закрываю глаза, плотно сжимая.

Кайла кладёт свою руку на мою, и я, делая глубокий вдох, открываю глаза.

— Не нужно больше ничего говорить, — говорит она. — Я все поняла.

Я качаю головой.

— Нет. Нет, ты не понимаешь и я рад этому. — Резко выдыхаю я. — Таким образом, лев Лионель напоминает мне, что в мире есть хорошее. Всегда есть то, за что стоит держаться. Просто другое слово для надежды, знаешь?

Она медленно кивает.

— Я знаю. — Она ненадолго смотрит в сторону, в ее глазах плещется грусть. — Черт. Лаклан, ты разбиваешь мне сердце.

Я сажусь прямее и кладу руку ей на грудь.

— Нет. В этом нет ничего разрушающего.

Она смотрит на меня сквозь ресницы, рот искривляется в улыбке.

— Будем надеяться.

Наши глаза встречаются, и до того, как я осознаю, что делаю, наклоняюсь, прижимаясь к ее мягким губам, позволяя себе почувствовать ее, попробовать на вкус и смыть грязь.

Мы долго целуемся, медленная, ленивая отчаянная встреча губ, и я понимаю, что все в моем теле напрягается, горячее и возбужденное.

Но она отодвигается, ее изящная рука на моей груди, и быстро пробегает большим пальцем по моему лбу.

— Я обещала остальным, что мы присоединимся к ним за обедом. Мы собираемся в винодельню.

Я хмурюсь, не желая видеть никого кроме неё и особенно не горя желанием идти в винодельню после вчерашнего.

Она продолжает, читая по моему отцу.

— Не беспокойся, это не дегустация. Ну, это она, но думаю, они уже там. Я сказала им, что мы встретимся с ними в ресторане винодельни на обеде. Это не далеко и я слышала, там хорошо кормят. Продукты прямо с фермы и все такое.

Я стону, глядя на будильник. Одиннадцать. Не могу поверить, что так долго спал. Обычно я встаю в семь и рвусь в бой.

Она держит мою руку и слегка сжимает.

— После обеда я вся твоя. Они это знают. Они не хотят забирать тебя у меня.

Я с подозрением прищуриваюсь.

— Они звучат как хорошие друзья.

— Они знают, что ты делаешь меня счастливой.

Ее слова, словно удар кулаком в живот, и почти заставляют меня задержать дыхание.

Я делаю тебя счастливой? Хочу спросить я, но не могу, я не должен. Я проглатываю ее слова и делаю вид, что они не действуют на меня словно чертова рюмка водки.