Игра

Жили Гладышевы в низеньком деревянном доме, построенном еще дедом. Здесь, на окраине города, у всех были такие — с верандочками под виноградным пологом, в кипени ярко-голубых, розовых, сиреневых, огромных, как кочаны цветной капусты, гортензий. Понастроенные во дворах халупы сдавались отдыхающим, обеспечивая скудный сезонный достаток. Мать Иры работала медсестрой в ведомственном санатории — весьма уважаемая для всесоюзной здравницы профессия.

Отец, несомненно, имелся когда-то, но исчез еще до рождения дочери. Столичный офицер проводил отпуск в военном санатории и, честно говоря, жениться на молоденькой сестричке, делавшей ему ароматные эвкалиптовые ингаляции, не обещал. Потом у Клавдии, расставшейся с романтическими иллюзиями насчет бравого полковника, были другие спутники — постоянные и временные, даже обещавшие строить семью. Но все как-то не перепадало ей женское счастье.

А дочка росла как бы сама по себе — ничего от матери не требовала, да и сама дочерними чувствами не пылала. Держала дистанцию независимости, что, видимо, было неотъемлемым свойством ее натуры. Не раз вызывали Клавдию Васильевну в райком комсомола, где чернявый носатый инструктор строго глядел на нее сквозь импортные, для тех лет страшно импозантные затемненные очки:

— Что делать-то будем, Клавдия Васильевна, а? Я за Ирину перед комитетом заступаюсь, но всему есть предел, так сказать… Так ведь и комсомольского билета лишиться можно. У нас же тут что? Передовой отряд, а не исправительная колония. У вашей дочери два привода в милицию. От них, знаете, прямая дорожка…

— Так она ж не виновата! Элка Копытько импортом спекулирует. У нее отец — завбазой, оттуда и дефицит. Элка весь педсостав школы шмотками подкупила.

— Ну, это вы, уважаемая мамаша, преувеличиваете, — нахмурил кавказские брови инструктор, поскольку и сам имел от Копытько подношения в виде заграничных галстуков и даже остромодного черного батника. — За Эльвиру я не беспокоюсь. За нее есть кому заступиться, если что… У вас же в семье, как я понимаю, с мужским влиянием напряженка. Нет, я обидеть не хочу, я на себе испытал эффективность мужского воспитания, в смысле этого дела… — Он сделал вполне определенный жест, означавший порку ремнем по мягкому месту.

Клавдия тихо заплакала, комкая платочек. Обидно — Элкин отец целый год к ней тайком ходил, подарки носил: мыло в заграничных коробочках, индийскую шелковую шаль… И были, конечно, виды увести мужика от жены, щеголявшей в импорте и говорившей таким зычным и темпераментным пугачевским голосом, что за три квартала было слышно. А кем была эта разъезжающая на «Волге» супруга завбазой? Непутевой троечницей, обжорой в прыщах — вместе ведь учились. И вот как удачно пристроилась. Все устроились, только Клавдия такая невезучая. Мать — зануда невозможная, кто с такой тещей уживется, ангел и то бы не выдержал. Иринку запилила: не то надела, не так сказала, поздно пришла, рано ушла… Вот девчонка из дома-то и бежит. От рук отбилась, комсомольского вожака позорит.

— Я обязательно приму меры, непременно приму… — пообещала Клавдия, преданно глядя из-под густых бирюзовых теней. — Только и вы того… за девочкой присмотрите. Как старший товарищ, как идеологический вождь… — Она запнулась, виновато глянув на висевший над столом портрет Горбачева. Этот новый глава государства, став президентом, затеял какую-то перестройку. Так, может, он и не вождь, а вождь теперь название ругательное? Но комсомольский товарищ на вождя не обиделся.

— Присмотрю. Работа у нас такая. Забота, надо сказать, большая.

Он цыкнул зубом и хищно блеснул смоляным глазом. Недаром Ирка говорила, что инструктор к ней неравнодушен, оттого и пристает с воспитанием. Ничего себе знак внимания — комсомольского билета лишить хочет. А девчонке в техникум поступать. Клавдия изобразила улыбку — профессиональную, расцветавшую на лице одновременно с занесенным над филейной частью пациента шприцем: «Уколю чуток в мягонькое, и не заметите…»

— Товарищ инструктор, вы же человек ответственный, понимающий, нельзя перед самым выпускным девчонке характеристику губить. Пойдите навстречу матери-одиночке… Давайте вместе, с двух сторон нажмем… я и вы — крепкой мужской рукой, так сказать…

И опять получилось неловко про мужскую руку, вроде с намеком. Плохой день, недаром последние колготки от ничего поехали, не рвущиеся, с лайкрой. Отдыхающая за уколы презентовала.

Прощаясь с Клавдией, комсомольский вожак из-за стола не вышел. Сидя пожал протянутую ею руку. Интересная рука, пухлая, важная. И физиономия какая-то хитроватая, не идеологическая вовсе… Да что за него — не замуж ведь.