Игра

- Конечно, Даниель. Ведь дома, не сочти за упрек, скука смертная. Куры, стирка, кастрюли, штопка… Нищих ты не позволяешь пускать на порог, хожу я только в церковь, даже на танцы у тебя времени нет. Ты хотел банальности - прошу. Все как у всех - мне даже кажется сейчас, что я говорю о другой женщине. Не о себе. А Феликс навещает меня, когда тебя нет дома. Не подумай плохого, он просто катает меня на своей лошади, мы ездим за город, он брал меня на королевскую охоту, мы купались на озере, было весело. А вчера играли в волан.

Вот как, моя тонкопряха. Моя целомудренная фламандка. Резвушка-хохотушка. Умница-разумница, крошечка - хаврошечка. Чужестраночка.

Каждое слово я сопровождал пощечиной.

Потом ушел и сидел во дворе, чтобы не слышать как ты плачешь.

А ты и не думала плакать, пожала плечами и убрала со стола, не смущаясь горящих щек своих.

Слушай, Весопляс - счастливчик. Я терпел вчера, когда король предлагал тебе корону, но завтра моя жена постелит тебе. И ты ляжешь и ухмыльнешься в темноте и будешь ласкать ее, закрыв глаза. И будешь счастлив, отыскивая на ее бедрах следы моих рук, так словно не она - пуховая Агнес целует тебя в глаза, а совсем другой человек. В этом моя победа. Ты можешь сколько угодно юлить и вскрывать души, как конверты, ты можешь напялить королевский венец. В конце концов, ты можешь наставить мне рога и утром лежать рядом с ненужной тебе женщиной. Пожалуйста. Я не обижаюсь, хотя это моя жена. Твоя мука от ночного приключения не убудет, но возрастет. Потому что ты знаешь, счастливчик, ты засыпаешь и просыпаешься, понимая, что я никогда больше не соприкоснусь с тобой даже полой плаща.

Но вместе с тем я вспоминал с гадливостью, что и дом и утварь и скотина - все куплено на остатки денег, подаренных мне Весоплясом на поездку во Фландрию. И королевский пенсион я получал каждый месяц с его подачи. И я уже боялся думать, для кого ты, счастливчик, кровью и бредом завоевываешь корону. Боялся и мечтал, как в соборе, обязательно в Лондоне, когда все уже будет готово к миропомазанию государя, ты поведешь меня к алтарю и приподнявшись на цыпочки, возложишь венец на мою голову.

- Для тебя, мой господин.

И я скажу, так чтобы слышали все:

- Пшел вон.

Мы помирились с тобой к вечеру, Агнес.

И я простил тебя и снова был сплетен с тобой, как основа и уток на рамах ткацкого станка.

Близилось Рождество, и заиндевелые кровли домов были испещрены следами галок и ворон, наш дом наполнился маринадами и соленьями, в погребе висел окорок и вяленые гуси, вдоволь было муки и холста, и бочонки не пустовали, и разжирел поросенок.

Наша улица, упиравшаяся лбами укромных домов в крепостную стену таяла за свинцовым переплетом окна, вся в глазури мелкого снега. Ты стала тиха, как источник подо льдом, и однажды я заметил, что ты совсем слабо повязываешь передник.

В то утро, когда ты призналась мне, что беременна, в Ньюкасл пришла страшная весть - хайлендеры спустились с гор. Их тысячи, они идут на город, и нет от них спасения - потому что на их стороне церковь.

Я вспомнил о загодя отправленном в Авиньон доносе.

Ну что ж - все тайное становится явным. Командор тамплиеров выполнил свою угрозу и вернулся. Он оказался честным человеком и списался с курией, (мой донос там уже читали и были крайне встревожены тем, что творилось на острове), Командор обещал Папе военную поддержку, и добился переименования своего отделения ордена Храма в орден Чертополоха - под новым именем их приютила Шотландия.

Рождественская омела вскрикнула под серпом войны. Очевидцы передавали, что долины за пригородными пастбищами и полями, все пестрят клетками шотландских килтов.

Скудная армия англичан выступила из Нью-Кастла спешно, с плохим оружием, под предводительством старого короля, я до сих пор помню, как под недобрым декабрьским солнцем плескались его седые волосы, и яркие одежды полководца словно издевались над одряхлевшим телом.

Я стоял в провожающей толпе - а завтра, моя ненаглядная, все они превратятся в беженцев - я стоял и видел, как они уходят на смерть.

Весопляс, как всегда скакавший одесную короля в радужном плаще герольда, трубил в рог и не удостоил меня взглядом

А ты, моя Мадонна, носила мое дитя, как ангелы беззаботно носят крылья, не вспоминая о них даже в истинной высоте.

Ночью я просыпался рядом с тобой в зеленоватой тьме, и твои грешные волосы мерцали, словно первый жатвенный венок пшеничных колосьев. Я клал руку на волшебное чрево твое и страшное сомнение точило меня - а что если даже плод, даже мое дитя первенец не принадлежит мне.

- Отвечай, чьего ребенка ты носишь - сорвался я утром.

- Своего, Даниель. - усмехнулась ты, расчесывая у зеркала несказанные пряди волос.

- Кто его отец?

Ты лукаво улыбнулась.

- Я не уверена, но сдается мне, что это был мужчина. Не бойся, твоя честь не пострадает. Ведь его отца зовут Даниель фан Малегрин.

Не было больше сомнений. И я плакал во дворе, как фарсовый муж-рогоносец, я куплю у старухи зелья и порешу себя, как Иуда…