Игра ангела

Я осознавал, чем рискую, но мне было все равно. Меня не волновало, что я просыпаюсь каждое утро, обливаясь потом, с сердцем, бьющимся так отчаянно, словно оно хотело вырваться из грудной клетки. Я заплатил эту цену и охотно заплатил бы и больше, только бы не отказываться от тесного непринужденного общения и тайны, которая помимо нашей воли превращала нас в сообщников. Я прекрасно знал, что Кристина читает это в моих глазах каждый день, когда приходит в мой дом, и знал, что она никогда не откликнется на чувства, написанные у меня на лице. Этот путь не сулил ни будущего, ни больших надежд, и мы оба это понимали.

Случалось, устав от титанических усилий вновь спустить на воду поврежденное судно с течью по всем бортам, мы откладывали рукопись Видаля и осмеливались поговорить о вещах отвлеченных, не имевших ничего общего с тем сокровенным, что так долго лежало под спудом и теперь начинало жечь душу, точно каленым железом. Иногда я собирался с духом и брал ее за руку. Кристина позволяла мне это, но я догадывался, что она испытывает неловкость и чувствует, что мы поступаем дурно, ибо долг признательности Видалю нас одновременно и связывал, и разделял. Однажды поздно вечером, незадолго до ее ухода, я взял ее лицо в ладони и попытался поцеловать. Она не пошевелилась, но, поймав в зеркале ее взгляд, я не посмел ничего сказать. Она встала и ушла, не проронив ни слова. Я не видел ее потом две недели. Вернувшись, Кристина заставила меня пообещать, что ничего подобного больше не повторится.

— Давид, я хочу, чтобы ты понял: когда мы закончим работу над книгой Педро, то не будем видеться так часто.

— Почему же?

— Ты знаешь почему.

Кристина неодобрительно относилась не только к моим авансам. Я начал подозревать, что Видаль попал в точку, сказав, что ей не нравятся книги, которые я пишу для Барридо и Эскобильяса, хотя она об этом прямо не говорила. Но я без труда мог представить, что она думает: будто бы я, как наемник, работаю без души на заказ и распродаю душу по дешевке ради обогащения пары серых крыс, поскольку у меня не хватает мужества писать по велению сердца, под своим именем, раскрывая собственные чувства. Больнее всего ранило то, что, по существу, она была права. Я мечтал разорвать кабальный контракт и написать книгу только для Кристины, лишь бы завоевать ее уважение. И если единственное, что я умел делать, недостаточно хорошо для нее, возможно, имело смысл вернуться к унылым будням в газете. Я всегда мог прожить подачками и милостыней Видаля.

Утомленный ночной работой, я не мог заснуть и вышел погулять. Я бродил без определенной цели, и ноги сами принесли меня в верхний город на стройку собора Святого Семейства. В детстве отец иногда приводил меня полюбоваться на скопище скульптур и портиков, вечно одетое лесами, словно место было проклятым. Мне нравилось время от времени возвращаться туда, чтобы удостовериться — ничего не изменилось. Город непрестанно разрастался, но собор Святого Семейства так и лежал в руинах, как в первый день творения.

Я пришел, когда занялся голубоватый рассвет, иссеченный красными лучами, на фоне которого темным силуэтом вырисовывались башни фасада Рождества Христова.[19] Восточный ветер поднимал пыль с немощеных улиц и доносил едкий запах фабрик, выстроившихся вдоль границы квартала Сан-Марта. Я переходил улицу Майорка и вдруг увидел огни трамвая, надвигавшиеся сквозь рассветную дымку. Донесся гул металлических колес, катившихся по рельсам, и тревожный звонок, которым кондуктор предупреждал о приближении вагона в полумраке. Я хотел бежать и не смог. Я застыл, будто пригвожденный к месту между рельсами, глядя, как огни трамвая несутся на меня. Я слышал крики кондуктора и видел снопы искр, отмечавших тормозной путь. Но даже теперь, когда смерть дышала в лицо, я не мог пошевелить ни единым мускулом. Я почуял специфический запах электричества, исходивший от потока белого света, который ширился и разрастался на моих глазах, застилая слепящей пеленой башню кабины. Я упал, точно кукла, но оставался в сознании еще несколько секунд. Их как раз хватило, чтобы я успел заметить, как дымящееся колесо трамвая замерло сантиметрах в двадцати от моего лица. И меня накрыла темнота.

13

Я открыл глаза. Массивные каменные колонны вздымались к голому потолку, как стволы деревьев. В рассеянном свете чахлых лучей, падавших наискосок, слабо вырисовывались бесконечные ряды лежаков. Мелкие капли воды, напоминавшие слезы вдовы, срывались с потолка и со звонким эхом падали на пол. Сумрак пропитался запахом плесени и сырости.

— Добро пожаловать в чистилище.

Я приподнялся и, повернув голову, увидел какого-то субъекта в лохмотьях. Он читал газету в свете фонарика и расплывался в широкой улыбке, подкупавшей отсутствием половины зубов. На первой странице газеты сообщалось, что генерал Примо де Ривера[20] сосредоточил в своих руках всю полноту государственной власти и установил бархатную диктатуру ради спасения страны от неминуемого кровопролития. Номер газеты вышел лет шесть назад.

— Где я?