Игра Джеральда

В открытке со смазанным штемпелем Аризоны сообщалось, что Руфь вступила в коммуну лесбиянок. Джесси не слишком удивилась этому сообщению и даже подумала тогда, что ее старинная приятельница, которая ужасно раздражала и портила окружающих, но была все-таки печально милой, наконец-то нашла прибежище в великой игре жизни, которая отказалась принять и приютить эту странную женщину.

Джесси положила открытку Руфи в левый верхний ящик своего письменного стола, где она хранила другую случайную корреспонденцию, которая, возможно, так и останется без ответа; после этого и до сегодняшнего дня она больше никогда не вспоминала о девушке, с которой жила когда-то в одной комнате — о Руфи Ниери, страстно мечтавшей о карьере блестящего врача; Руфи, частенько терявшейся на территории Нью-Хэмпширского университета, даже прожив там три года; Руфи, постоянно забывавшей, что она готовит, и превращавшей еду в обугленные головешки. Она так часто забывала о кастрюльке, оставленной на горящей плите, что было просто чудом, как она не сожгла их комнату или даже все общежитие. Как странно, что этот самонадеянный, дерзкий голос, звучащий в ее голосе, Джесси ассоциирует именно с Руфью.

Снова залаяла собака. Лай не приблизился, но и не отдалился. Хозяин собаки не охотился на дичь, теперь это было ясно; на охоте нечего делать с собакой, захлебывающейся лаем. А если хозяин и его собака просто вышли на вечернюю прогулку, то почему же тогда лай раздается с одного и того же места уже минут пять?

«Потому что ты была права, — прошептал голосок. — Нет никакого хозяина». Этот голос не принадлежал Руфи Ниери, или Образцовой Женушке, или тому существу, о котором Джесси думала, как о себе самой; он был очень молодой и очень пугающий. И, как и голос Руфи, он был знакомым до боли: «Это бездомный пес. Он не поможет тебе, Джесси. Он не поможет нам».

Но, возможно, это была слишком мрачная оценка. В конце концов, она не знала, что это была одичавшая собака, ведь так? Она не знала этого наверняка. И она отказывалась поверить в это.

— И если тебе это не нравится, можешь подать на меня в суд, — произнесла Джесси низким, хриплым голосом.

Между тем снова встал вопрос о Джеральде. Панический ужас и невыносимая боль вытеснили его из мыслей Джесси.

— Джеральд? — Голос ее звучал приглушенно, как бы издалека. Джесси откашлялась и сделала еще одну попытку: — Джеральд?

Ничего. Абсолютная тишина. Никакого ответа.

«Но это вовсе не означает, что он мертв, так что держи себя в руках, женщина, не поддавайся истерике».

Она держала себя в руках, огромное спасибо, и у нее не было ни малейшего желания пережить еще один приступ истерики. Но все равно она чувствовала безудержную растерянность, которая напоминала сильный приступ ностальгии. То, что Джеральд не отвечает, еще не означает, что он мертв, это правда, но это значит, что он, по крайней мере, без сознания.

«И, возможно, мертв, — добавила Руфь Ниери. — Я не хочу испортить тебе настроение, Джесси — но ведь ты же не слышишь его дыхания. Я имею в виду то, что обычно, даже находясь без сознания, люди дышат, они почти храпят».

— Откуда, черт подери, я могу знать об этом? — сказала Джесси, но это было так глупо. Она знала, потому что в студенческие годы с таким энтузиазмом подрабатывала в больнице, что могла теперь понять, какой звук издают мертвые; никакого, вообще никакого. Руфь знала о том, сколько времени Джесси провела в Портлендской городской больнице (о том, что сама Джесси называла «годы с подкладным судном»), но этот голос знал бы об этом, даже если бы Руфи не было известно, потому что он не принадлежал Руфи; это был ее голос. Джесси приходилось напоминать себе об этом, потому что этот голос был сверхъестественно самоуверен.

«Так же, как и те голоса, которые ты слышала прежде, — пробормотал молодой голосок. — Голоса, зазвучавшие в тебе после темного дня».

Но Джесси не хотела думать об этом. Никогда не хотела думать об этом. Неужели у нее мало других проблем?

Однако Руфь была права: люди, находясь без сознания, особенно лишившиеся сознания при сильном ударе, обычно храпят. А это значит…

— Возможно, он мертв, — глухо произнесла Джесси. — Ну, что ж, ладно.