Игра Джералда

Ты его видела, Джесси. На самом деле. Это Смерть, и ты его видела. Так часто бывает: когда человек умирает в одиночестве, он видит Смерть. И это действительно так. Это видно по их искаженным лицам, по их застывшим глазам, в которых отпечатался ужас. Это был Ковбой Смерть, и сегодня, когда стемнеет, он вернется за тобой.

Весь день было тихо, но где-то после трех поднялся ветер. Незакрытая задняя дверь опять начала хлопать. А вскоре визг бензопилы вдалеке затих и Джесси смогла различить слабый плеск поднятых ветром волн, набегающих на каменистый берег. Сегодня гагара уже не кричала. Может быть, улетела на юг или перебралась на другой конец озера, откуда ее не слышно.

Ну вот, теперь я совсем одна. Пока не придет тот, другой.

Она больше уже не пыталась заставить себя поверить, что ее ночной гость – это всего лишь плод воспаленного воображения. Для воображения это было как-то уж слишком.

Очередная судорога. В левую подмышку как будто вошло несколько длинных штырей. Джесси скривилась от боли. Такое впечатление, что тебе в сердце тычут вилкой. А потом у нее свело мышцу прямо под грудью и нервный узел в солнечном сплетении вспыхнул обжигающей болью. Такой  боли Джесси еще не испытывала. Она выгнула спину, сжала колени… потом снова разжала… и снова сжала. Заметалась из стороны в сторону. Попыталась закричать и не смогла. На мгновение ей показалось, что это и есть оно самое  – конец пути. Еще один спазм, равный по взрывной силе шести динамитным шашкам, и все, приехали, Джесси. Покойся с миром.

Но и эта судорога прошла.

Джесси медленно расслабилась и запрокинула голову, пытаясь отдышаться. В первые две-три секунды вид отражения водной ряби, пляшущей на потолке, не казался ей невыносимой пыткой. Она вся сосредоточилась на обожженных болью нервах в солнечном сплетении. Затаив дыхание, она ждала, что будет дальше: пройдет боль совсем или, наоборот, разгорится по новой. Боль прошла… но как бы нехотя, как бы давая понять, что очень скоро вернется. Джесси закрыла глаза, моля Бога, чтобы он дал ей хотя бы немножко поспать. Умирать – это работа тяжелая и изнурительная. Ей нужна передышка. Хотя бы маленькая передышка.

Сон не пришел. Зато пришла Малыш – девочка из видения с колодками. Только теперь она была свободной как птица, в каком бы там искушении и обольщении ее ни обвиняли. Она шла босиком по зеленой лужайке в том пуританском поселке, где она жила в своем мире, и была совершенно одна – дивно одна, так что ей было не нужно скромно прятать глаза, чтобы какой-нибудь проходящий мимо мальчишка не поймал ее взгляд и не стал бы подмигивать со значением или глумливо лыбиться. Трава была очень зеленой, цвета густого бархата, а вдалеке, на вершине соседнего холма (какой у них там огромный общественный выгон, мимоходом подумала Джесси), паслись овечки. Уже смеркалось. Монотонный унылый звон, который Джесси слышала раньше, теперь затих.

Малыш была в синей фланелевой ночнушке с большим желтым восклицательным знаком на груди. Совершенно не пуританское одеяние, хотя и достаточно скромное: длинная, в пол, рубашка с закрытым воротом. Джесси помнила эту рубашку, и ей было приятно увидеть ее снова. Она носила ее два года – с десяти до двенадцати лет, когда мать наконец пустила ее на тряпки. Джесси спала в этой рубашке каждую ночь и всегда надевала ее на «ночные девичники»[28].

Когда Малыш сидела в колодках, перекладина, давившая ей на шею, не давала поднять голову, так что волосы падали ей на лицо и полностью его закрывали. Теперь ее волосы были убраны назад и подвязаны ярко-синим бантом. Она была очень даже симпатичной. И еще она выглядела счастливой. Но это и неудивительно. Ведь она освободилась от своих  оков. Она была свободна. Джесси ей не завидовала, но ей захотелось сказать этой девочке – ей было необходимо  сказать ей, – что, когда ты свободен, недостаточно просто радоваться. Свободу нужно ценить, беречь и использовать.

Все-таки я заснула. Да, я заснула и вижу сон.