Игра Эндера

Что беспокоило Валентину больше всего, так это то, что Питер казался абсолютно спокойным, без тени волнения.

— Питер, почему, ради чего я должна признать все твои бредни блестящей идеей и гениальной возможностью проявить себя?

— Ради нас обоих, всех нас, Вал.

— Питер, тебе всего двенадцать лет. Мне десять. У них ведь достаточно аргументов для подобных малолетних выскочек. Они обзовут нас несмышлеными детьми и цыкнут, а этого вполне достаточно, чтобы загнать нас в угол, как мышек.

— Но мы ведь думаем и размышляем совсем не так, как дети. Разве нет, Вал? И разговариваем мы иначе. А кроме всего прочего, мы пишем абсолютно не по-детски.

— Отлично, от смертельных угроз мы перешли к сочинениям на вольную тему. Я так понимаю, это и есть кульминация беседы, правильно, Питер?

И тем не менее Валентина почувствовала себя явно польщенной. Сочинения и письменные сообщения — это то, что у Валентины всегда получалось лучше Питера. Они оба прекрасно знали об этом. Однажды Питер весьма образно выразился на этот счет. Он сказал, что всегда выискивает то, что люди ненавидят больше всего, а затем этим же третирует их, Валентина, наоборот, выясняет, в чем люди преуспевают, а затем ласкает их слух подобной лестью. Конечно, данное признание звучало весьма цинично, но это была правда. Валентина легко убеждала людей и склоняла их к своей точке зрения — ей всегда удавалось доказать им, что они сами хотят того, что она добивается от них. С другой стороны, Питер легко запугивал людей, легко вызывал состояние страха к тому, что задумал. Когда он впервые заговорил об этом и изложил свою теорию, она долго возмущалась и даже обиделась. Ей очень хотелось верить, что она правильно поступает, убеждая других, потому что она права, а не потому, что умнее. При этом она сама забывала, сколько раз доказывала себе, что совсем не желает эксплуатировать людей теми методами, которыми так классно владеет Питер. Но мысль о том, что она может оказывать влияние на других людей, пришлась ей по вкусу. Однако, это было не просто влияние. Люди легко оказывались под ее контролем, и при всем этом, у них самих возникало желание исполнять ее волю. Она стыдилась, но подобная власть доставляла ей удовольствие, и она уже не раз пользовалась своим умением. Она заставляла учителей поступать так, а не иначе. С одноклассниками вообще не было проблем. Для нее было не трудно заставить отца и мать видеть события и вещи своими глазами. Иногда ей удавалось подчинить даже Питера. Но что больше всего пугало ее, так это то, что она прекрасно понимала Питера, симпатизировала ему и даже в душе поддерживала его внутренние побуждения. В ее сердце Питер занимал гораздо больше места, чем она сама себе признавалась. Однако она всегда говорила себе: «Ты мечтаешь о власти и могуществе, Питер, но по-своему, я намного могущественнее тебя».

— Я изучал историю, — сказал Питер. — Я изучал теории человеческого поведения и мотивации. Всегда были времена, когда мир переделывал и переустраивал сам себя. Но если верно выбрать момент, то верные и точные призывы могут изменить ситуацию, перевернуть весь мир. Вспомни Перикла и Афины, Демосфена…

— Да, им удалось дважды превратить Афины в развалины.

— Периклу, да, но Демосфен был прав в отношении к Филиппу…

— А может просто спровоцировал его…

— Ты так думаешь? Впрочем, так поступают все историки — увертываются, играют в слова по поводу причины и следствия вместо того, чтобы назвать вещи своими именами. Всегда существуют периоды, когда мир находится в состоянии движения, своеобразного ожидания перемен. И тогда верное слово, произнесенное в нужном месте, может всколыхнуть мир. Томас Пайн Бен Франклин, например. Бисмарк. Ленин.

— Не существует абсолютно совпадающих периодов, нельзя слепо переносить исторические моменты, Питер.

Но она не соглашалась с братом только в силу привычки; она поняла, куда он клонит, и расценивала все, как вполне возможное.

— А я и не ожидал, что ты поймешь все сразу. Ты ведь до сих пор веришь, что учителя знают что-то стоящее, на чем следует заострить внимание.

— Я поняла больше, чем ты думаешь, Питер. Значит, ты отводишь себе роль Бисмарка.

— Я рассматриваю себя, как человека, знающего каким образом внедрить нужную идею в общественное сознание. Разве тебе не приходилось слышать фразы, очень умные фразы, Валентина. А через неделю или две те же самые фразы произносили взрослые, и они уже не казались странными. Они могли даже попасть в видеосводки или пересылаться по сети. Разве тебе не приходилось с этим сталкиваться?

— Но я всегда отдавала себе отчет, что слышала их раньше, от других людей и при других обстоятельствах, и воспринимала все как повторение.

— Ты ошибаешься. Кроме нас, моя маленькая сестренка, в мире, пожалуй, еще найдется тысяча другая таких же умных и сообразительных людей. Многие из них прозябают где-то в безвестности. Учат вредных тупых ублюдков или проводят узкие исследования в никому не нужных областях. И только считанные единицы из них обладают хоть какой-то властью.