Игра. Я поймаю тебя

Да уж, столько вокруг красивой стильной одежды, а мерзавец предпочел красоте вульгарщину. И видимо настолько его утомила моя кислая мина, что он очередной раз хватает меня за руку и тащит к вешалкам.

— Выбери что-нибудь по своему вкусу. Что угодно.

— Спасибо, но мне роднее в своих вещах.

— Нет, куколка. Эти тряпки уже отправились на помойку.

— Что? — и слезы мгновенно подступают. Да как он смел? Там было все самое любимое, самое удобное. Выходит, прислуга рылась в моих вещах. Как же хорошо, что я спрятала камеру в футляре с прокладками.

— Или ты сейчас выбираешь себе новое, или мы уходим. Надоело, — а голос резко грубеет, вот он — настоящий Игнашевский.

— Хорошо. Сколько у меня времени?

— Час.

Приходится взять все заново. Джинсы, кофты, несколько платьев на повседнев, блузки, вплоть до колгот. Правда, ценники у вещей вызывают шок, на бирках мелькают звездные бренды — Шанель, Версачи, Луи Виттон, Диор. А сидит одежда действительно хорошо, будто сшита специально для меня. Игнашевский меж тем сидит на диване, листает журнал. Его не волнуют эти тряпки. Для себя, вернее, меня, он уже выбрал необходимое. И сейчас на его лице поселилась вселенская скука, однако нет-нет, да на продавщиц поглядывает. Для него женщины пустое место, он их оценивает лишь с позиции — переспать, не переспать, не более. Те в свою очередь улыбаются ему, глазки строят, задницами крутят с удвоенной амплитудой. Какая мерзость! Причем видно, играют. Но так неумело, так очевидно. А мне становится еще противнее, поэтому поскорее отворачиваюсь.

Но не проходит и минуты, как ощущаю его руки на талии:

— Не нравится, да? — обдает шею горячим дыханием.

— О чем вы? То есть, ты.

— Я видел твой взгляд. И мне это льстит. Но не волнуйся, подобные селедки мне не интересны. За них я бы и сотки не дал.

— Меня это должно обрадовать? — резко разворачиваюсь к нему лицом.

— Да, — касается щеки, — должно. Это твой счет сегодня пополнился на шестьсот тысяч, не их.

— Верно.

— Смотрю, набрала всего, что нужно.

— Набрала.

— Тогда идем к кассам. И мне уже не терпится обратно. Не терпится сделать с тобой что-нибудь эдакое.

В этот момент роняю вешалку, а подонок расплывается довольной улыбкой. Рад, что мне плохо, что страшно. Ему это доставляет удовольствие.

— У меня будет просьба, — и смотрю ему в глаз.

— Какая? — снова ведет пальцами по щеке, касается губ.

— Пожалуйста, без боли. Без сильной боли.

— Значит, со слабой болью можно? — нависает надо мной. — Думаешь, скручу тебя и выпорю? Как в первый день?

— С тебя станется, — прикрываю глаза.

— Я бы с радостью, куколка, — шепчет в губы, — но у меня немного другие планы. Однако ты все равно поймешь, как нехорошо заставлять меня нервничать.

Дальше следует ресторан, где я с трудом запихиваю в себя какой-то непонятный салат. А Игнашевский следит за каждым моим движением, каждым взглядом. Изучает… я тоже смотрю на него. Какой же он медведь. И вот такой гигант любит издеваться над женщинами, унижая их, опуская. Разве это мужчина? Нет, это малодушная тварь неприлично больших габаритов.

— Что-то не так? — облизывает чайную ложку.

— Все в порядке, — опускаю взгляд в тарелку.

— А тебе идет это платье, — и откидывается на спинку диванчика, чайной ложкой тем временем продолжает постукивать себе по губам.

Платье, и правда, отличное. Тонкий трикотаж, который практически не ощущается кожей, длина чуть выше колена, рукав три четверти, широкий ворот, а главное цвет — топленое молоко. В нем тепло, комфортно.

— Благодарю, — после чего поднимаюсь. Мне срочно надо умыться, щеки буквально горят, да и чувствовать на себе взгляд этого волкодава на протяжении всего вечера — то еще «удовольствие».

— Куда собралась? — и ложечка замирает на мгновение.

— В дамскую комнату.

— Возвращайся поскорей, — усмехается.

Могла бы, не вернулась. А я и могла, но сама себя загнала в угол. Дура не дура, уже не важно. Хотя, определенно дура.

В туалете ресторана спокойно, чисто, играет приятная музыка, честное слово, сидела бы здесь и сидела.

Открываю кран. Прохладная вода — как же хорошо, как же чертовски хорошо. А капельки бегут по щекам, капают на платье, вода попадает на волосы. Но лицо продолжает гореть, сердце заходиться. Не хочу возвращаться в зал, не хочу видеть этого божка недоделанного. Однако божок будто читает мои мысли на расстоянии, и уже через минут пять дверь удобной открывается.

— Что ты здесь делаешь? Это, вообще-то, женский… — смотрю на Игнашевского в упор.

А он, не говоря ни слова, запирает дверь на ключ, откуда бы только он у него взялся, и направляется ко мне. Ключ медленно кладет на край раковины.

— Сними платье, Ева.

Глава 18. Ян

Сколько её еще ждать? В унитаз что ли провалилась? Или не провалилась? Тут меня как обжигает изнутри. Сбежала! Ну, если сбежала… Найду и реально наручниками к батарее прикую! И ремня ввалю вдогонку!

— Можно вас? — подзываю администратора.

— Да, что-то случилось? — несется ко мне пухлая, но деловитая мадам.

— Хотел бы попросить ключ от женской уборной. У вас есть?

— А, — теряется сразу, — простите, зачем?