Игра. Я поймаю тебя

— Нравится? — спросил спустя пару минут, когда меня уже практически облепили эти крылатые создания.

— Миленько, — все-таки осторожно смахнула одну нахалку со своего носа. — А тебе идет, — смотрю на то, как две оранжевые бабочки комфортно разместились на лбу Игнашевского.

— Ты тоже ничего.

— Зачем все это? — слегка взмахиваю волосами, и все бабочки разом взмывают вверх.

Глава 30. Ян

Зачем? Да затем… чтобы ты увидела и наконец-то поняла, что я не зверь, который взял тебя трахать без устали двадцать четыре часа в сутки без перерыва на обед. Я хочу тебя, дура. Хочу, как еще никого не хотел.

Смотрю, как бабочки разлетаются, как Ева поправляет волосы, чешет нос и уклоняется от очередной здоровенной Павлиноглазки, норовящей усесться ей на макушку. И, по правде говоря, схожу с ума. Краснова сама как бабочка — нежная, хрупкая и безумно красивая. С ней хочешь, не хочешь, а приходится быть аккуратным. Иногда просто наизнанку выворачивает от желания скрутить девчонку, связать и взять. И врываться в нее, выбивая из этого сексуального ротика стоны, но в то же время понимаешь, нельзя. Сломается, вся пыльца с крылышек облетит и всё, больше не оторвется от земли. Надо было мне мозгами думать, а не членом. Зря я с ней связался. Ева не для меня. Я привык совсем к другому. Мне нужны женщины на все согласные, раскованные, стервозные, которые говорят «нет» только чтобы раззадорить. А Ева… Что с ней будет, если я пройдусь по списку? Если трахну ее где-нибудь у дерева в парке при охреневших прохожих? Или заставлю мастурбировать на виду у прислуги? Или разом отымею во все отверстия, а потом кончу на лицо? От нее ведь ничего не останется. Краснова от члена между сиськами-то чуть в обморок не хлопнулась.

— Идем дальше? — таки позволяет рыже-коричневой гигантихе сесть себе на голову.

— Да, идем.

Не знаю, что мне делать. Я не романтик, не умею ухаживать и не люблю это дело, тогда как Ева в силу возраста, характера нуждается в отношениях совсем иного рода. Со мной она научится разве что правильно раздвигать ноги и глубоко брать в рот. А поганее всего то, что меня это волнует.

Но смогу ли я отпустить её? Сейчас же перед глазами возникает картина, как моя куколка собирает чемодан и захлопывает за собой дверь. К сожалению, теперь это мой самый большой страх. Нет, я не смогу ее отпустить. Уж точно не завтра и не послезавтра.

И что же тогда остается в сухом остатке? Все три месяца держать себя в узде? В чем тогда смысл? Это уже будет не игра, а какое-то добровольное самоистязание. Правда, есть еще слабенькая надежда на то, что Ева включится в игру, примет правила, примет меня. И да, я об этом мечтаю, жажду этого. Как раз завтра после врача возьму Краснову. Поставлю на четвереньки и наполню собой до упора. Мне нужно знать, как она это выдержит, как будет себя вести. А еще мне необходимо кончить в нее, увидеть, как сперма потечет по стройным ногам.

В машине, пока она спала, я успел подумать обо всем, даже юность вспомнил. К сожалению, другим мне уже не стать. Мне всегда нравилась грубость. Точнее, начала нравиться после того, как стал свидетелем перепиха старшеклассников. Пацан трахал девку на заднем дворе школы, пока та стояла раком обдолбанная в хлам. Потом пацан кончил ей на задницу и уступил место дружку. Таких дружком там оказалось пятеро. Но девке было плевать. После групповухи она умудрилась подняться, натянуть штаны и, шатаясь, покинуть двор. Позже я узнал, что девица согласилась на это за косяк и две бутылки Яги. И сколько бы девок я не встречал по жизни, у каждой была своя цена. Да что там, даже у моей матери имелась цена, за которую она продалась партнеру отца. Продалась и свалила. Надоело ей наблюдать за неудачником мужем, надоело каждый день встречать дурака сына из школы с разбитым носом или бровью. А драчуном я был знатным. Так мы и остались вдвоем — неудачник папаша и дурак сын.

— Ты все еще здесь? — вдруг слышу совсем рядом.

— Чего? — и понимаю, что у меня на физиономии сидит здоровенная бабочка.

А Ева осторожно подносит руку, позволяет насекомому переползти ей на палец. Надо же, сама подошла ко мне. Тогда беру малышку за талию, подтягиваю к себе. И вот, тут же её взгляд меняется, тело напрягается.

— Ты насмотрелась? — утыкаюсь носом в тёмные волосы, вдыхаю аромат, от которого внутри все сводит раз уже в сотый.

— Насмотрелась, — стоит, не двигается.

— А есть хочешь?

— Хочу, — и запрокидывает голову. В синих глазах плещется много чего, но сейчас там нет хотя бы ненависти. Видимо, бабочковая терапия пошла на пользу.

— Здесь есть куколки. Могу купить тебе.

— Ты ведь больше одной зараз не покупаешь, — усмехается.

— Сарказм засчитан. Так что?

— Мне кажется здесь им лучше. Здесь их среда обитания, если так можно выразиться. У тебя дома они полетают несколько дней, может, недель и засохнут.

— Ну да… засохнут. В таком случае поехали.

— А этот Алексей твой друг?

— Не совсем. По работе часто пересекаемся. Что до бабочек — это его хобби.

— Ясно, — и уже хочет отойти, но не даю. Не могу я быть с ней так близко и не ощутить ее.

— Поцелуй меня, Ева. Сама.