Игра. Я поймаю тебя

Маленькая поганка! Вот как есть поганка! Еще уговаривать ее приходится. А ковриком расстелиться не надо? Ну, дождется, перекину через коленку и выпорю засранку, чтобы заканчивала мне тут рассказывать про студентов. Смотрю, расправила плечики, распушила хвостик. Такие выкрутасы со мной не пройдут.

И да, я проверил ее телефон, обнаружив в нём куеву тучу номеров всяких Вась, Толь, Борь. Тоже мне скромница, у которой в списке контактов собрались все мужики института. А этой Настеньке я популярно объясню, что кастрирую в лесу голыми руками, если еще хоть раз вздумает приглашать чужую женщину в кафешку. Вот неспроста этот хрен записан у неё под бабским именем. Что ж она тогда всех Борь-Толь не заменила на Машек-Глашек, чтобы, видите ли, не вызывать у меня подозрений?

Н-да, Игнашевский, придется тебе запастись адовым терпением. Но я справлюсь и завоюю её. Потому что, дьявол меня задери, нуждаюсь в ней как в воздухе. Попал я, конкретно попал. Но это же хорошо, так ведь? Значит, не окостенел с годами, не превратился в придаток своего же образа жизни. Если бы еще Ева не боялась. Уж не знаю, кто ей понарассказывал обо мне такие ужасы, но девчонка реально видит во мне маньяка извращенца. Лисецкий все-таки не идиот, он бы не стал. Возможно одна из бывших кукол, хотя какой резон тоже непонятно. В общем, работа предстоит большая, ибо искоренить это ложное мнение из мозга Красновой будет сложно.

Когда спускаюсь вниз, она уже сидит за столом, ест омлет со шпинатом, а параллельно читает конспект. И одета весьма прилично. Никаких голых ног, плеч. Белла тем временем подает завтрак мне, после чего спешно удаляется.

— О чем читаешь? — забираю у своей куколки тетрадку, отчего ее щеки вспыхивают негодованием. Ну, ничего, ничего, румянец тебе к лицу. — Так, так, так, — вчитываюсь в кривоватый почерк, — техника активных продаж, основные этапы, плюсы и минусы. И ты все выучила?

— Конечно, выучила, — фыркает эта вредина.

— Когда только успела.

— Вчера, — отводит взгляд, — у себя дома.

— Ага, значит, в перерывах между горькими слезами учила конспект? Интересно, интересно, — возвращаю ей талмуд.

— А еще съела все оставшиеся конфеты и наконец-то выпила какао с зефирками, — накручивает на вилку стебелек шпината.

Я же беру перечницу и щедро посыпаю содержимым свой омлет, отчего у Евы округляются глаза.

— Не многовато?

— Люблю острое. Кстати, после института поедем по магазинам. Надо подготовиться к поездке.

— Опять будешь выбирать для меня наряды? — и кривенько усмехается.

— Пожалуй, просто смотреть, как это делаешь ты.

— Расскажи о доме в Доминикане. Какой он?

— Просторный, — пожимаю плечами, — расположен в уединенном месте, со своим выходом на пляж. Идеальный вариант для тех, кто устал от городской суеты и решил пожить Робинзоном.

— Не боишься, что могут залезть? Ограбить.

— Так, дом не пустует.

— То есть? — поднимает на меня испуганный взгляд. — Там кто-то живет?

— Угу. Один наглый и весьма пошлый старикан. По совместительству мой кровный родственник.

— Отец? — и ее глаза становятся еще шире.

— Бинго. А что тебя так удивляет? Думаешь, такие как я размножаются почкованием?

— Да нет, просто…

— Что просто?

— Не знаю… В твоем договоре прописано, что заказчик и исполнитель не обмениваются личной информацией о себе. А сейчас мы сидим и говорим о личном. И да, я помню, между нами больше нет того договора, но все равно…

— А что с твоей семьей? — прерываю этот беспорядочный поток мыслей.

На что Ева аж дергается, теряется, но быстро берет себя в руки:

— Их нет. Мама умерла от пневмонии, а отец разбился на зимней трассе год спустя.

— Сколько тебе было на тот момент?

— Десять лет.

— И тебя воспитывала тетка? Та самая, которая оставила квартиру?

— Да, она.

— Больше из родни никого?

— Еще осталась двоюродная тетя. А твоя мама? Где она?

И вот тут уже мне хочется передернуться от чувства отвращения. Ненавижу эту шалаву.

— Считай, тоже умерла.

— То есть?

— Она ушла, когда мне было тринадцать. С концами.

— Мне жаль, — начинает царапать ноготком корешок тетрадки.

— А мне нет, — отставляю в сторону пустую тарелку. — Ну, что? Поехали? — и поднимаюсь из-за стола.

Вдруг Ева подскакивает как ужаленная, хватает меня за руку:

— Ян, — сжимает пальцы, — я хочу попросить тебя. Пожалуйста, не устраивай разборок с Денисом. Меня с ним ничего не связывает, он просто староста группы и всё. Мне еще учиться с этими ребятами.

— Что ты так за него печешься? Понравился?

— Ну, опять двадцать пять, — мотает головой.

— Да, опять. У тебя в контактах пятнадцать номеров разных пацанов. И только этого ты называла Настенькой. Сдается мне, он все же не просто староста.

— Я тебе рассказала правду, Ян. Если не веришь, то на кой черт тогда все это нужно? Все эти попытки узнать друг друга, твое рвение показать свою лучшую сторону? Зачем? Если тебе так и хочется записать меня в шлюхи.

— А ты меня заочно записала в маньяки и что?

— Ты не маньяк, — отпускает руку, — ты великовозрастный болван! — выкрикивает и тут же пугается, отскакивает в сторону. Боже мой, как все запущено. Но этот ее страх, блин, как же он заводит.