Игра. Я поймаю тебя

— В общем, я тут взял на себя смелость… думаю, вам будет интересно узнать о Еве Семеновне некоторые подробности.

О Еве? А раскрыв папку, на некоторое время выпадаю из пространства и времени. На первой странице красуется фото женщины, от которой меня до сих пор передергивает — Широкова Ольга Игоревна… это же… Мать твою. Сестры!

— Ты в этом уверен? — смотрю на Геворга исподлобья.

— На все сто. Они родные по матери, отцы разные.

— У этой Широковой крыша поехала, — откидываюсь на спинку кресла.

— Я помню. Она еще месяц после ухода пасла вас за каждым кустом.

— И что же получается? Как ты вообще узнал?

— Я давно заметил за Евой Семеновной некие странности. Слишком уж девочка переживала все время, будто ее силой к вам привели, заставили. В машине часто слезы роняла. Тогда и решил копнуть поглубже. Все-таки кто знает, может Лисецкий чего удумал, захотел молоденькую девчонку использовать в своих целях. Тип он мутный, говорят, проституцией занялся, поставляет клиентам таких вот глупышей.

— И?

— И все оказалось иначе. Я узнал, что у Евы есть сестра. Живут они уже два года порознь. У Широковой своя жилплощадь, а Еве досталась квартира от тетки.

— Выходит, Широкова подослала ко мне свою сестру? Она, конечно, с кукушкой не в ладах, но чтобы так… и главное, зачем? Что-то я нихрена не понимаю.

— Не думаю, что Ольга подсылала сестру. Она сейчас вообще, скажем так, изолирована от общества.

— То есть?

— В психлечебнице лежит. Почти год уже. Я поузнавал. Полагаю, Ева здесь по своей собственной инициативе, она действительно сама вышла на Лисецкого, через него попала к вам. А вот причина…

— Это ж получается, Широкова практически сразу после нашего расставания загремела в дурку.

— А дурка хорошая, кстати, лечение там дорогое. В месяц сто штук.

— Бля-я-я-я… — закрываю глаза от сильной боли, что сковала виски.

— Либо Ева пришла за деньгами, чтобы оплачивать лечение сестры, либо считает вас виноватым, а значит, у нас проблемы. У девочки не осталось никого, кроме сестры. И она ее стабильно навещает. В тот день, когда Ева не вернулась из института, она как раз к Ольге ездила.

— Это всё?

— Всё.

— Хорошо. Спасибо, Геворг.

— Ну, я пошел.

— Угу…

Когда за ним закрывается дверь, скорее достаю из Глобуса виски.

Вот как, оказывается. Девочка Евочка пришла учинить вендетту. Отсюда и ненависть в ее глазах, и неприязнь, и дикий страх. А я дебил вокруг неё горным козлом прыгаю… Сестры, охереть! Она же, наверно, спит и видит, как мне глотку вскрыть. А эта психическая наверняка напела ей про меня такого дерьма, что теперь век не отмыться. Недаром Ева считает меня долбанным маньяком. Ну, ничего… Сейчас мы все выясним. И опрокинув три почти полных стакана, отправлюсь на очную ставку.

Однако в кровати Красновой уже нет. Куда, интересно, подевалась?

Тут до ушей доносится шум воды. Ясно, в душ пошла. Меня же прямо раздирает сунуть ей в нос эту папку, а когда захожу в ванную, нахожу там разнесчастную Еву. Стоит в душе, прижавшись к стенке, вся какая-то сгорбленная.

— Что с тобой? — открываю дверь кабины.

— Ничего, — а сама кривится.

— Я уже просил тебя без этих вот недомолвок.

— Низ живота сильно болит.

— С чего это?

— А я откуда знаю?

— Из-за меня такое может быть?

На что пожимает плечами:

— Где ты был? — бросает взгляд на папку.

— Да так, Геворг рабочие документы подвез, — отправляю папку на скамейку.

— Ты можешь зайти ко мне? — убирает волосы с лица и смотрит так, что я снова впадаю в ступор.

— Ну… да, — и, быстро стянув в себя шмотки, забираюсь к ней.

А Ева подходит вплотную, прижимается и просто стоит.

— Я отвезу тебя к врачу, — как бы ни хотелось сейчас узнать правду, не обнять девчонку не могу. Блин, я ее слишком люблю, что даже верить не хочется во всю эту хрень. Но, увы, Геворг из тех, кто всегда докапывается до истины, если ему что-то кажется подозрительным. — Когда заболело?

— Как только встала. Думала, под теплой водой станет лучше, — вдруг обнимает за шею, тянет к себе, — поцелуй меня.

И что это? Играет? Или на самом деле ей плохо? На самом деле хочет ласки и утешения?

— Скажи, — замираю в сантиметре от губ, — что ты ко мне чувствуешь, Ева?

— Мне плохо без тебя, — закрывает глаза, — я… я нуждаюсь в тебе. Мне столько раз хотелось уйти, я уговаривала себя, в итоге не смогла.

— И почему хотела уйти?

— Думала, что ты совершенно безбашенный, дикий, жестокий, что коверкаешь женщин. Я боюсь этого, боюсь уйти от тебя ненужной моральной калекой, о которой ты забудешь, как только переступлю порог дома.

— Понятно… — и меня как переклинивает, — я, конечно, не знаю, кто вложил в твою голову все эти «светлые» мысли, но не пойму другого. Вот ты сама не видишь моего к тебе отношения? Не слышишь, что я тебе говорю?

— Ян…

— Хватит, Ева. Хватит этих страданий и заламываний рук. И, твою ж мать, я не психопат, не садист и не маньяк. Меня достало доказывать каждый раз, что я не верблюд. Короче, — хватаю гель для душа, — давай мойся, и поедем в клинику.

— А потом? — смотрит на меня резко округлившимися глазами.