Она долгое время принимает душ и когда выходит, влажные волосы лежат вокруг плеч, полотенце обернуто вокруг тела, и она крадёт мое дыхание. Такая красивая, что это ощущается словно удар ножом.
— Пойдёшь со мной в кровать? — спрашивает она меня. Ее голос тихий и она застенчиво смотрит на меня, словно не уверена, что я скажу да, не уверена, что ей вообще стоит спрашивать.
Я киваю, вставая.
— Конечно.
Следую за ней в спальню. Даже в темноте это зона бедствия, результат жизни того кто проходит через ад и не слишком беспокоиться на этот счёт. Я могу представить, как она спит здесь ночью, такая одинокая и с таким огромным количеством боли.
Она снимает полотенце и забирается под одеяло, и я, ужасно возбужденный и безнадёжно влюблённый, смотрю на ее обнаженный силуэт.
Но не хочу делать никаких предположений. Снимаю ботинки и носки, штаны, но остаюсь в белье и футболке. Я знаю, возбуждение нарастает - ничего не могу с собой поделать когда она обнаженная рядом со мной, учитывая, что я не видел ее месяц - но я игнорирую его. Я не хочу вести себя неуместно, не сейчас, когда она настолько близка к тому, чтобы сломаться.
Я забираюсь под одеяло, с опаской глядя на неё, неуверенный как вести себя, как быть. Она поворачивается ко мне и устраивается в моих руках, лицо на груди, рука на сердце.
Я хочу жить этим моментом, мирный покой ее кожи на моей.
— Спасибо что приехал, — говорит она, спустя несколько ударов.
Я потираю ее спину, вздрогнув, когда чувствую ребра. Она стала такой худой.
— В любое время, — говорю я ей. — Спасибо, что сказала, что любишь меня.
Она молчит, и я волнуюсь, что сказал что-то неправильное.
— По телефону, — добавляю я. — Правда это или нет, все равно спасибо за это. Ты не представляешь, что это для меня значит.
Несколько тяжёлых мгновений в темноте кажутся нескончаемыми.
— Я все ещё люблю тебя, — говорит она, прижимая руку к моей груди. — Здесь. Я люблю тебя здесь, твоё большое, прекрасное сердце.
Эти слова, эти слова.
Надежда наполняет меня.
— Но этого не достаточно, — говорит она, и так же быстро, как она поднялась, надежда разбивается, падая с неба с обрезанными до костей крыльями.
— Я понимаю, — говорю я ей, голос дрожит от боли, даже если я не понимаю. Я не могу. Потому что любовь к ней может преодолеть что угодно.
Опять же, не так уж много вещей способны преодолеть смерть.
— Просто это...знаешь, это было трудно. Порой. И я знаю, мы могли попытаться справиться с этим, но тебе нужна помощь, которую я тебе дать не могу.
— Я знаю, — говорю ей. — Но все по-другому. Я вижусь с психологом. Бросил пить. Провёл несколько выходных в реабилитационном центре. Я меняюсь, я действительно делаю это. Я хочу быть лучше, не только для тебя, для своей семьи, для себя. Для жизни.
Я могу почувствовать, как она улыбается.
— Хорошо. Это...Это приносит мне облегчение, ты должен знать. — Она тяжело вздыхает. — Но все закончилось. Понимаешь? Не думаю, что мы сможем вернуться к этому. Не сейчас. Не с моей мамой...это слишком тяжело. Я не знаю, как собираюсь пережить ночь, не говоря уже о завтрашнем дне. И следующем. И следующем. Как я вообще собираюсь поставить одну ногу впереди другой. Я упаду. И останусь на полу. Я не смогу даже подняться.
— Кайла, — шепчу я ей. — Не торопись. Спешка ни к чему. Я всегда буду здесь для тебя, всегда буду чувствовать то, что сейчас. Я подожду.
— Но я не хочу, чтоб ты ждал меня, — почти резко говорит она.
Я закрываю глаза, впитывая боль.
Она сломлена.
Я сломлен.
— Хорошо, — хрипло отвечаю я.
— Это несправедливо по отношению к тебе. Мне надо разобраться со своим собственным дерьмом здесь, и я не могу иметь дело с ещё большим чувством вины, чем имею уже. Я не могу жить с осознанием того, что ты находишься через океан и ждешь меня, любишь меня, когда сама знаю, что ничего не дам тебе. Я не могу дать тебе ничего больше. Ты понимаешь?
Я киваю, полностью понимая, что она имеет в виду, и ненавижу это. Презираю.
— Угу. Я понимаю. Знаешь, есть кое-что обо мне, чего я никогда тебе не рассказывал.
Она замирает рядом, в ожидании моего признания. Я стискиваю зубы.
— Когда я решил завязать, когда решил вернуться к Джессике и Дональду и умолять их о прощении, это был не постепенный выбор. Это было спешное решение. У меня был друг, Чарли. Наркоман, такой же, как и я. Все его плохие ошибки были связаны с зависимостью. Если отбросить это, он был добрым, обаятельным молодым человеком. Безумно забавным. И он был преданным, хотя его преданность, прежде всего, всегда распространялась на наркотики. — Я облизываю губы и понимаю, что история не разрывает на части, как я думал, будет. Боль, стыд и чувство вины от сделанного уходят на второй план. — Чарли очень хотел достать героин. Я никогда не пробовал, хотя Бригс и несколько других людей думают иначе, но я никогда не пробовал его. Не то чтобы это делало меня особенным, метамфетамин такая же гадость, может даже больше. Но я не принимал героин и когда Чарли захотел прыгнуть так высоко, я отказался помогать ему. Не хотел быть частью этого.