Игра мудрецов

– Вот как мы поступим. – Зверь легонько похлопал ладонью по каменному завалу на месте входа в пещеру, и валуны глухо стукнули друг о друга. – Другого выхода отсюда нет, можешь не искать. Но я выну камень вот тут, и ты уйдешь вместе со своим прекрасным мечом. Ты мне не нужен. Дар предсказания лишает жизнь приятной неожиданности.

Отец прокашлялся. Генри еще ни разу не слышал, чтобы ему не сразу удавалось справиться с голосом.

– Если я уйду, ты убьешь их всех.

Зверь рассмеялся – глухой, рокочущий звук.

– Не делай вид, что тебе есть дело. Два глупых барашка даже не знают, какой пастух их сюда привел. И тебе на них плевать, ты бы сам их убил, если бы было нужно. А третий… Если я скажу ему правду, ты все равно его потеряешь. Так что выбирай: уходи и дай мне сразиться с ним на равных, как зверю со зверем, или оставайся, и тогда я скажу ему, что…

– Не надо, – перебил отец. Голос у него звякнул, как пригоршня льда. – Вынимай камень.

Он убрал меч в ножны и пошел к завалу. Генри смотрел на его напряженную, застывшую спину, и ему хотелось упросить его остаться, крикнуть: «Папа, ты меня не потеряешь, и неважно, что ты сделал, наплевать на прошлое, только не бросай меня здесь» – но он не мог, будто язык прилип к нёбу. Жар прокатился по телу приятной, успокаивающей волной, и Генри медленно сел на землю. Ему казалось, что он проваливается бесконечно долго сквозь что-то бесконечно мягкое. Раздался грохот – Зверь аккуратно, двумя пальцами убрал в сторону валун. Остальные камни тут же поползли вниз, но, когда дробный грохот прекратился, в завале осталась щель – человек как раз сможет протиснуться. Отец подошел к ней и обернулся.

Генри встретил его взгляд – и ощущение падения в горячую пустоту исчезло. На охоте им с отцом не нужны были слова, чтобы друг друга понимать. И Генри поднял руки, не вставая с земли, – жест, которым люди объявляют о поражении. Отец учил его соображать быстро, и сейчас ему хватило трех секунд, чтобы додумать до конца то, что вертелось у него в голове с тех пор, как Зверь начал заваливать ход.

– О великий Зверь, я знаю, что ты можешь убить нас в любую секунду, но подожди хоть немного! – У Генри дрожала челюсть, голос срывался, но он изо всех сил старался говорить уважительно, как учил Эдвард. – Ты ведь сам хотел, чтобы мы пришли сюда. В первый раз ты заманивал нас песней, но птицы не дали закончить. И тогда ты нас пригласил по-другому. Ты сам сказал нам, что вылечишь свои раны за сутки и что собираешься напасть еще на три деревни. Ты не проговорился, ты хотел, чтобы мы нашли тебя здесь. Почему?

Зверь улыбнулся – и Генри наконец понял, что изменилось с тех пор, как они виделись в последний раз. Сейчас Зверь выглядел пугающе похожим на человека.

– И почему ты думаешь, что я тебе отвечу? – спросил он таким голосом, будто все это его даже забавляло.

– Люди перед дракой всегда рассказывают, что собираются делать. Заявляют о намерениях. Такая традиция, – вдохновенно сказал Генри, и Зверь захохотал, хлопнув себя по животу.

– Вот как? Ну, изволь. Я хотел, чтобы вы пришли, потому что здесь мне легче забрать твой дар, и…

Последнее слово перешло в рычание, потому что отец, который бесшумно подкрадывался к Зверю сзади, ударил его мечом по лапе. Вот только клинок безобидно соскользнул с чешуи – Зверь ловко увернулся и отскочил. Отец напал снова, но Зверь опять уклонился, пытаясь сбить отца с ног и ударить об стену, – а дальше все слилось в мелькание серебристого меча и огромных черных лап. Генри отстраненно подумал, что надо бы спрятаться, как сделали Эдвард и Лотта, – он уже несколько минут назад потерял их из виду, – но так и не встал с места.

Зверь дрался на четырех лапах, как рысь, двигался быстро и точно, под чешуей перекатывались толстые мышцы, и Генри с каким-то непонятным ноющим чувством понял, что не продержался бы против него и минуты. Это чувство затапливало его с головой – не страх, не злость, но что-то мощное и непоправимое, оглушительное, как горный обвал, и Генри долго искал ему название, прежде чем понял: это ощущение мучительной, бесконечной любви. Отец вернулся ради него. Сражался с ужасной тварью ради него. Отец боялся за какую-то старую тайну, он всегда делал лишь то, что ему выгодно, и его не волновали разрушения, которые может причинить королевству Зверь. Он был злодеем и преступником, он убил Сиварда и Тиса, но сейчас Генри было все равно, потому что отец дрался, чтобы защитить его. И Генри страдал от любви, как от боли, это огромное неловкое чувство ворочалось в его сердце, как медведь в берлоге. Ему казалось, что он понял в жизни главное, и никакие другие знания ему больше не нужны.