Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки

Моя собственная запись 1974 года после празднования 25-летия ГДР напомнила мне, когда я перелистывал свой дневник, что вопрос о смысле разведывательной деятельности приходил мне в голову не только после крушения “реального социализма”. “В дискуссиях о секретных службах наряду с вопросом: cui bono? (кому выгодно?) возникает и вопрос: а нужны ли они вообще? При этом речь идет не только об аппарате, армии поглощают во много раз больше миллиардов. Однако почти все производимые в НАТО бумаги с грифами “особой важности” и “совершенно секретно”, которые мы добывали ценой огромных усилий и средств, при ближайшем рассмотрении годятся лишь для употребления в укромном местечке. А кто у нас может изнутри измерить пользу гигантского аппарата партии, государства и экономики, которые преимущественно взаимно контролируют друг друга, руководят и занимаются сами собой? Как много полезных дел можно было бы сделать, как много людей занялись бы действительно полезной деятельностью, если бы были обрезаны эти косы. Но монстры растут неудержимо”.

Нищета начинается там, где информация служб наталкивается на невежество и высокомерие, где их предостережения пылятся в архивах, если не сразу рвутся в клочья. Решение о том, приносит ли пользу работа разведки или она обречена на бессмыслицу, зависит от политики. Когда я возглавлял свою службу и всегда задавался вопросом о смысле тех жертв, которые мы требовали от своих сотрудников, как и сейчас, когда я записываю эти мысли, меня занимает и тревожит судьба наших предшественников, тех, кого мы почитаем за образец. В чем могли видеть Рихард Зорге или Харро Шульце-Бойзен и их соратники истинную ценность своих свершений, смысл своей жизни, когда они шли на эшафот?

Прежде чем принять смерть, они стали свидетелями сокрушительных поражений Красной Армии на первой фазе второй мировой войны. Несмотря на их очень убедительные предостережения, руководство Красной Армии, как оказалось, было застигнуто врасплох. Тем не менее, несмотря на смертельную опасность, они до конца продолжали свою работу. Только смерть уберегла их от горькой правды — все их предупреждения Сталин пустил по ветру.

Зорге в Токио, “Красная капелла” в Берлине, Леопольд Треппер во Франции, Шандор Радо в Швейцарии и Герхард Кегель в немецком посольстве в Москве — их имена вписаны на страницы славы разведки. Нищетой было отношение к их информации одного лишь человека, который в беспредельном самовозвеличении сметал со своего стола все, что не соответствовало его предвзятому мнению.

Мой брат Конрад однажды посоветовал мне прочитать роман Петера Вайса, с которым он был тесно связан, “Эстетика сопротивления”. Он как президент Академии искусств настойчиво поддерживал публикацию этого романа в ГДР, не опасаясь возражений отдела культуры ЦК СЕПГ. За несколько дней я проглотил все три тома — это была моя тема! На протяжении целых десяти лет Вайс собирал для книги огромный материал. Его записные книжки с этими заготовками представляют собой увлекательное чтение. Я все время встречал здесь очень близкие мне имена. Публикация его изысканий о преступлениях и жертвах сталинизма стала в ГДР сенсацией.

Несмотря на захватывающий интерес этой книги, она оставила во мне противоречивое чувство. Петер Вайс тоже ставил вопрос о смысле жертв и жизни разведчиков. Он описывал их путь к эшафоту и отсечение их голов так осязаемо, что эти картины преследовали меня во сне. Его описание я считал слишком пессимистичным. У меня возникло сильное внутреннее сопротивление его скепсису. Я еще находился в плену исторического оптимизма, который исповедовал и Харро Шульце-Бойзен, когда он писал незадолго до своей казни:

Спроси себя в этот час роковой:
Жизнь стоило так пройти?
Ответ один, он такой простой:
Мы были на верном пути!

Это было и мое кредо — жертвы могли быть не напрасными, а еще вернее — они не могли быть напрасными.

Но жертвы и лишения, риск и мужество еще ничего не говорят о ценности разведывательной деятельности, поскольку ее эффективность в итоге зависит только от готовности “хозяина” считаться с информацией и в том случае, когда она не вполне согласуется с его собственным мнением или даже противоречит ему.

Со стороны мир секретных служб порой кажется абсурдным и сюрреалистичным, а его действия — аморальными или по меньшей мере бессмысленной игрой. Тем более настойчиво с концом холодной войны возникает вопрос о дальнейшей целесообразности существования этих служб — не только у нас, но и у общественности США. После скандала с Олдричем Эймсом ЦРУ должно было смириться с тем, что его деятельность подверглась острой критике и оценена весьма невысоко.