Игра на одевание

– Скорее о насыщенной жизни, которой жила. Вчера – выставка в Музее моды, сегодня – мастер-класс по чарльстону, завтра – автограф-сессия Даши Дарси в книжной лавке «Под зеленой крышей». Мне казалось, для такой жизни нужны интересные, легкие на подъем друзья. Что может насторожить в людях, которые вышивают, созерцают природу, ходят на пикники и ведут дневники?

– А Ольга вела дневник?

– Ну что вы! Оля была жадной до новых знаний и впечатлений, но не была усидчивой. И потом… Люди так открывались ей, что она – мы еще в ее пятнадцать лет говорили об этом – не хотела записывать ничей секрет.

– Она жаловалась на неприятности или конфликты в последнее время? Может быть, говорила, что опасается какого-то человека? Брала у кого-то крупную сумму денег в долг?

– Она говорила о переезде… Точнее, по секрету, как детскую тайну, – Наталия Васильевна скупо улыбнулась, – сообщила на днях, что скоро ей будет не так далеко добираться до меня. И что она нашла своего Панчо.

– Панчо?

– Знаете, – Наталия Васильевна сдержанно улыбнулась, – после смерти родителей Оля жила с бабушкой по отцовской линии. Та была охранницей в женской тюрьме. После работы отсыпалась. Тут не до воспитания. Да и конец девяностых. Вообще не до книг.

Они присели на лавку. Наталия Васильевна достала из увесистой кожаной сумки шерстяной берет с парой отвалившихся стразинок и надела его, нервно натянув на уши.

– А потом у Олиной бабушки появился молодой сожитель из того же ведомства.

– Охранник в колонии?

– Только мужской. Он много пил, избивал Олю за малейшую провинность. Однажды в бабушкино дежурство он повел девочку на демонстрацию, и она забыла нарядную кофту на детской площадке. Эту вещь им какие-то знакомые челноки из Китая привезли. Так вот, этот мужчина избил Оленьку до сливовых синяков по всему телу. Она в итоге от него под шкафом спряталась. Ну и соседи по коммуналке пожаловались в милицию. И в школе физрук, бывший афганец, заметил у девочки синяки. Учитель пришел разбираться с этим… отчимом. Они дрались на глазах у всей коммуналки. Побили посуду, снесли раковину на кухне. Это было на Первомай. А уже к Дню Победы бабушка сама отдала мне девочку насовсем, чтобы унять скандал. Мы с Олечкой шутили, что это день нашей победы над фашизмом. Такие страшные слова, а ведь ей было всего двенадцать лет. А она в глаза не видела книг, которые зачитали до дыр сверстники. «Три мушкетера», «Дети капитана Гранта», «Всадник без головы»… Мне удалось только научить ее учиться в моменте. Ходить по выставкам. Общаться с умными людьми. Впитывать услышанное. Уточнять незнакомые слова по книгам. Так что, когда она сказала про Панчо, я подумала, – Наталия Васильевна виновато пожала плечами, готовясь сесть в такси, – что Оля говорит про Санчо Пансу. Просто не знает, как правильно звали героя, с которым странствовал Дон Кихот.

* * *

– Слушай, у меня Наталья, как знатный кулинар, говорит, что это торт. – Крячко позвонил поздним вечером, зная, что Гуров ляжет глубоко за полночь. Когда в деле не появлялось новых зацепок, оба пересматривали материалы до первых петухов. В деле сыщика ночь порой мудрее зари.

– Думаешь, у Вороновой «Панчо» – это «мой сладкий»?

– Бред, конечно…

Было слышно, как Крячко закуривает.

Зябко обнимая себя руками, в кухню вошла сонная Мария. В нежно-голубом халатике, с распущенными русыми волосами, она походила на русалку из славянских мифов – утонувшую полупрозрачную деву. Гуров невольно залюбовался ею.

– Ты скоро?

– Иду. Прости, если разбудили.

– Да у вас тут консилиум! Ну, понятно. – Она включила чайник, достала из холодильника упаковку яиц, помидоры черри, руколу, шпинат и прочую зелень. – Стас, привет! И иди спать уже! Пусть хоть Наталья будет спокойна, что муж рядом.

– Пост сдал, – отрапортовал Крячко.

Мария отдала честь:

– Пост принял!

Когда яичница была готова, а легкий салат заправлен тягучим оливковым маслом с прованскими специями, Мария накрыла на стол и села, покручивая в бокале бордо, рядом с Гуровым. Пока он ел, она, прищуриваясь, рассматривала фотографии с места преступления.

– Похожа на куклу.

– Маньяки так видят жертву. – Гуров макнул кусочек тоста в растекшийся золотой желток. – Как тряпичную куклу. Она всегда объект. Сначала инструмент, тело, подходящее для извлечения собственного извращенного удовольствия. Потом тотем, воспоминания о котором освежают сувениры. Детали обладания убитыми быстро стираются. Воспоминания о пытках становятся расплывчатыми. Так что преступникам нужна вещь на память о другой вещи.

– Я не об этом. – Жена повела столовым ножом вдоль экрана. – У нее железный прут воткнут в шею, будто проходит сквозь тело. Швы на рукавах платья и молния на спине обшиты бечевой, похожей на нити для управления средневековой марионеткой. Видишь, они как бы натянуты таким образом, чтобы кукла наклонилась и потянулась вниз…

– …в поисках головы.

– Спорим, – Мария озорно улыбнулась, – в ее обуви лежат кусочки свинца? Итальянские мастера подкладывали их куклам для твердой походки.

– Ее нашли босой. Кроссовки не проверяли.

– А ты проверь.