Игра на своем поле

– Завтра состоится матч, – продолжал Чарльз. – Прекрасно. Я люблю футбол. Чисто американский, красочный, благородный спорт, он воплощает в себе лучшие любительские традиции, формирует характеры, заставляет всех нас раз в неделю подышать свежим воздухом. Все это великолепно. Играют симпатичные молодые люди – правда, почти все за плату, но плата эта не так велика, чтобы их можно было считать профессионалами. Дерутся, как на войне, и этим футбол для нас дорог и символичен, особенно если кто-нибудь для полного сходства свернет себе шею… Но все же это игра, игра! А вы куда махнули? На каком основании вы намерены применить силу, стукнуть его, как вы выразились, угрожать преподавателю, чернить его репутацию и, чего доброго, лишить его места? За что? Ведь у него и в мыслях нет иомешать вашему футболу!

Сэйр посмотрел на Чарльза и громко фыркнул.

– Молодой человек… – начал сенатор Стэмп.

– Я вам не молодой человек, – прервал его Чарльз, – и если кто-нибудь из вас вздумает запугивать меня своим высоким положением, я немедленно уйду из этого опереточного учебного заведения и постараюсь перед уходом сорвать с него маску интеллектуальности и респектабельности! А пока разрешите сказать вам, господа, что вы допускаете грубую ошибку, и если ректор не возражает против ваших намерений, то я возражаю. Попробуйте только привести в действие ваш беспрецедентный план шантажировать моего коллегу, и я сообщу в газеты все подробности этого непристойного дела!

Любопытно, как сильно действует на взрослых людей педагогическая отповедь. Тот, кто испытал гнев учителя в детстве, боится его долго, иногда всю жизнь. Сенатор и Сэйр на миг остолбенели, смутный страх охватил и Нейджела. Впрочем, победа Чарльза была кажущейся, и он ее не переоценивал.

– И еще вот что, – уже спокойнее продолжал он. – Обстоятельства вынуждают меня быть отчасти на вашей стороне. Но это ни в коей мере не изменяет моего мнения о том, что вы, господа, ведете себя как пожилые второкурсники, что ваши недостойные взгляды на спорт куда больше подобали бы молодчикам из «Гитлерюгенда».

– Чарльз! – истерически вскричал Нейджел.

Сэйр и сенатор только глядели на него во все глаза.

– Сейчас я пойду обедать, – с расстановкой проговорил Чарльз, – а потом я сам поговорю с мистером Солмоном. По некоторым соображениям, распространяться о которых я отказываюсь, я считаю, что Блент должен быть допущен к игре. Я попытаюсь убедить в этом моего коллегу, но без нажима. Что касается вас, господа, то предлагаю вам воздержаться от каких бы то ни было действий, пока я не сообщу вам результаты. А уж потом – и тем более не вмешиваться… Если мне не удастся его убедить, то вам и подавно; значит, и я, и вы, и все мы терпим поражение. Я вас застану здесь, если позвоню, скажем, в начале одиннадцатого?

Все молчали, и Чарльзу казалось, что он еще слышит свой голос. Потом заговорил Сэйр:

– Ладно, Осмэн, я принимаю ваше условие. Кстати, было полезно узнать, что у вас на уме. Но я совершенно не требую, чтобы меня любили, лишь бы делали то, что мне надо.

– Вот видите, молодой человек, – спокойным тоном сказал сенатор Стэмп, – при всей вашей вспыльчивости, которую я вам прощаю, вы сами предложили именно то, о чем я вас несколько минут назад просил. Охотно предоставляю вам свободу действий. Жду вашего звонка здесь в начале одиннадцатого или оставлю номер, по которому вы сможете нам позвонить.

Оба джентльмена покинули кабинет. Чарльз и Нейджел остались вдвоем.

– Я вас провожу, – сказал Нейджел, и было видно, что он дрожит. – Нет, не туда, там такая толчея. Сюда, пожалуйста… – Взяв Чарльза под локоть, он провел его через переднюю в кухню, где двое студентов в белых курточках с любопытством вскинули на них глаза. Один из них – это был Да-Сильва – загадочно улыбнулся.

– Постарайтесь убедить Солмона, – прошептал ректор. – Вы не должны были так говорить с ними…

– Кто-то же должен был! – резко ответил Чарльз. – Вы вот смолчали.

– Пожалуйста, не так громко, Чарльз! Разве вы не понимаете, что я нашел бы какой-нибудь способ их отговорить? Но с ума сошли, второкурсники, молодчики, из «Гитлерюгенда» – это было чересчур, Чарльз!

Нейджел торопливо отворил дверь черного хода, но Чарльз выдернул свой локоть из направляющей руки и твердо сказал:

– Там остались мои пальто и шляпа. С вашего разрешения, я уйду через парадный ход.

И они вернулись в прихожую.

– Вся ваша беда в том, – бросил Чарльз Нейджелу уже в дверях, – что вы хотите служить разом двум богам.

Ректор Нейджел изобразил на лице скорбную макиавеллевскую улыбку.

– А именно?

– Добру и злу! – ответил Чарльз и, не оборачиваясь, спустился по ступенькам на тротуар.

2