Игра на выживание

Теодор огляделся по сторонам, ища глазами Рамона, и увидел его стоящим с низко опущенной головой в третьем или четвертом ряду людей, обступивших могилу. Остановившийся взгляд Рамона был устремлен на гроб, и хотя Теодор не видел его слез, его лицо казалось на удивление умиротворенным. Рядом с ним стоял Артуро Балдин — невысокий благообразный сеньор со шляпой в руке, которую он благоговейно прижимал к груди.

Крышка гроба была закрыта. Конечно, привести в порядок лицо Лелии было бы не под силу даже самым опытным из бальзамировщиков, и Теодор — заранее узнав о том, что её будут хоронить в закрытом гробу — поначалу был даже рад тому, что её не будут открывать для последнего прощания. И все-таки, теперь, глядя на темное, отполированное до блеска дерево, украшенное стилизованным орнаментом из металла, выполняющим также функцию потайных защелок, он понял, что как бы ужасно не выглядело её лицо, вряд ли оно могло представлять собой ещё более мучительное зрелище, чем созерцание этой наглухо закрытой крышки. Люди собрались вокруг свежевырытой могилы, не обращая внимания на то, что затаптывают соседние холмики, группки из трех-четырех человек со скорбно склоненными головами стояли и на дорожках поодаль, слишком далеко для того, чтобы слышать что-нибудь или наблюдать за происходящим. Здесь были и молодые художники, и умудренные жизнью торговцы предметами искусства, несколько должностных лиц из Национального института изящных искусств, хозяева магазинов, знакомый фармацевт Лелии, парочка её кузенов из Гвадалахары, которых Хосефина надлежащим образом представила Теодору. И ещё повсюду были цветы — многочисленные венки, составленые в три ряда вокруг её могильного камня, букеты и целые охапки роз, лилий, хризантем, гладиолусов и длинные, украшенные красными, белыми и пурпурными цветами гирлянды из плетей какого-то тропического кустарника, по утверждению Хосефины, привезенные несколькими семьями из Куэрнаваки. Был здесь и маленький Хосе вместе со своей многочисленной семьей. Господин лет шестидесяти с уныло висящими, как у моржа, седыми усами, стоял поодаль, прижимая к груди снятую шляпу, и глядя на него, Теодор подумал, что, наверное, именно таким и должен быть собирательный образ вышедших в отставку президентов Франции. Священник был худощавым человеком с желтыми, словно восковыми руками, на лице которого застыло выражение вселенской скорби. Он скороговоркой бормотал что-то о блистательной карьере Лелии на ниве искусства, которая, к сожалению, оказалась такой короткой и оборвалась так жестоко и внезапно. Возможно, он был знаком с Лелией, возможно, нет. Лелия не слишком часто ходила в церковь. Хосефина мельком взглянула на Теодора и едва заметно покачала головой, словно желая тем самым сказать, что она от священника ожидала большего, но делать нечего, и придется довольствоваться тем, что есть.

Теперь уже ничто не имеет значения, думал Теодор. Даже его кажущаяся близость к телу Лелии. В его душе воцарились мир и покой, как это бывало, когда он посещал церковь или слушал духовную музыку. И тут он понял, что его уже больше не мучит тот вопрос, что не давал ему покоя на протяжении последних шестидесяти часов и ни на минуту не оставлял его даже во сне: кто её убил? Он обвел взглядом толпу людей, стоявших впереди, и слегка, повернув голову, посмотрел на тех, кто был рядом, пытаясь по выражению их лиц догадаться, не мучат ли кого из них те же самые тягостные думы. Но не заметил ничего подобного. Теодор обратил взор к небу, где кружился одинокий стервятник, не обращавший никакого внимания на кладбищенский покойников, старательно обследуя прилегающее к кладбищу поле в поисках падали.