Игра Нептуна

Почувствовав, что может разжать пальцы, Адамберг взял вилку и нож, но к еде не притронулся. Тоскливый отзвук торнадо испортил ему аппетит. Адамберг извинился перед Энид и ушел. Он брел по улице, ни о чем не думая, и внезапно вспомнил своего двоюродного деда: заболев, тот отправлялся к одной пиренейской скале, сворачивался клубком в пещерке у ее подножия и лежал, пока болезнь не отступала. Старик возвращался к жизни, скала высасывала из него лихорадку. Адамберг улыбнулся. В этом огромном городе ему не найти логова, где можно было бы спрятаться, как в медвежьей берлоге, чтобы она излечила его и изгнала чужака. Чужака, который мог перепрыгнуть на плечи ирландца, сидевшего с ним за столом.

Его друг психиатр Ферез наверняка попытался бы понять механизм вторжения, выявив глубоко упрятанное страдание, неожиданно зазвеневшее кандалами в своей темнице. Этот звон и вызывает холодный пот и мышечный спазм, он-то и заставляет согнуться его спину. Так сказал бы Ферез с видом гурмана, смакующего необычный случай. Он спросил бы, о чем шла речь, когда первая из когтистых кошек вцепилась ему в загривок. О Камилле? Или о командировке в Квебек?

Он остановился на тротуаре, пытаясь вспомнить, что он мог говорить Данглару, когда холодный пот впервые выступил на шее. Рембрандт. Он говорил о Рембрандте, об отсутствии светотени в деле Эрнонкура. Это случилось именно в тот момент. То есть до того, как речь зашла о Камилле или о Канаде. Ему пришлось бы объяснить Ферезу, что раньше никакие заботы и тревоги не обрушивались ему на плечи, как бешеная кошка, что речь идет о чем-то небывалом, удары наносились в разных ситуациях и между ними не было ничего общего. Как связаны между собой Энид и его заместитель Данглар, столик в «Черных водах» и рекламный щит, толпа в баре и одиночество в рабочем кабинете? Никак. Даже такой профессионал, как Ферез, обломает себе на этом зубы. И не поверит в чужака на борту. Адамберг взъерошил волосы, растер руки и ноги, приводя в порядок свое тело, и двинулся дальше, пытаясь использовать обычные приемы – размеренный шаг и отстраненное, бездумное созерцание прохожих.

Четвертый шквал налетел на него час спустя, когда он поднимался по бульвару Сен-Поль, в нескольких шагах от дома. Адамберг скрючился, прислонился к фонарю, застыв от ощущения опасности. Он закрыл глаза и подождал. Минуту спустя осторожно поднял лицо, расправил плечи, пошевелил пальцами в карманах. От тоски на глаза наворачивались слезы, но у его печали не было имени.

А он хотел его знать. Знать, что это за испытание, откуда взялась тревога в душе. День, начавшийся банальным приходом на работу, изменил его, вывел из строя, и завтра он вряд ли сможет вернуться к обыденным делам. Утром он был самым обычным, нормальным человеком, а вечером у его ног разверзлось жерло вулкана, океан огня скрывал необъяснимую загадку.

Он оторвался от фонаря и осмотрел окрестности – как поступил бы на месте преступления, жертвой которого стал он сам, – в поисках знака, способного указать имя убийцы, нанесшего ему удар в спину. Он отошел на метр и принял ту же позу, в которой находился в момент нападения. Окинул взглядом пустой тротуар, темную витрину магазина справа, рекламный щит слева и больше ничего. Подсвеченный щит четко выделялся в ночи. Вот то последнее, что он видел перед нападением.

Адамберг взглянул на щит. Репродукция картины в академическом стиле с объявлением: «Малоизвестные художники XIX века. Передвижная выставка. Гран-Пале. 18 октября – 17 декабря».

На картине был изображен мускулистый мужик, светлокожий и чернобородый. Он восседал в раковине в окружении наяд. Адамберг мгновение пристально смотрел на картину, не понимая, чем она могла спровоцировать приступ, как и разговор с Дангларом, кресло в кабинете и прокуренный зал «Черных вод». Но ведь человек не погружается в хаос по щелчку. Необходимо промежуточное звено. Здесь, как и повсюду, в том числе в деле Эрнонкура, ему не хватало светотени, мостика между тенью и светом. Он вздохнул от чувства бессилия и начал кусать губы, вглядываясь в ночь, которую бороздили пустые такси. Он поднял руку, сел в машину и дал шоферу адрес Адриена Данглара.

Заспанный Данглар открыл дверь только после третьего звонка. Увидев Адамберга, капитан напрягся: лицо комиссара заострилось, горбинка на носу выделялась сильнее, на высоких скулах горел нездоровый румянец. Черт, шеф в боевом задоре, а ведь обычно он отходит так же легко, как заводится. Данглар был готов к столкновению и даже к нагоняю. А может, к нему применят санкции? Вышибут? Данглар погрузился в болото пессимизма и за ужином пытался совладать с собой, чтобы не пугать детей дурным настроением.