Игра об Уильяме Шекспире продолжается, или Слова, слова, слова...

Главное, что никак не может понять рецензент — он говорит об этом несколько раз, — почему подлинные авторы скрывали своё авторство. Он допускает, что причиной могли быть как опасение цензурных или иных преследований, так и мотив христианского смирения, отказа от личной славы из благочестивых соображений. Но эпоха Возрождения, считает рецензент, «с её подчёркнутым культом личного творчества… противостоит этой традиции». Других мотивов Г. не знает и даже подводит, как видим, под это незнание теоретический базис, ссылаясь на некую неотъемлемую особенность ренессансного менталитета. Однако в случае с конкретной реальностью — английской культурой конца XVI — начала XVII века — излюбленные нашими специалистами по Ренессансу теоретические построения имеют мало общего с фактами. В девятитомном словаре английских анонимов и псевдонимов шекспировская эпоха представлена сонмом писателей, скрывавших своё имя. Так, в поэтическом сборнике «Гнездо Феникса» (1593 г.), в значительной части посвящённом памяти Филипа Сидни — «Феникса Англии», из двух десятков поэтов-участников ни один (включая составителя) не подписался собственным именем! В сборнике «Английский Геликон» (1600, 1614 гг.) из полутора сотен стихотворений свыше четверти подписаны инициалами или псевдонимами. Анонимность литературного творчества, как видим, не была тогда редкостью, особенно среди людей знатных и образованных (но не была и обязательным правилом). Эти анонимные произведения в своём большинстве не содержали ничего криминального, и их авторами (по крайней мере там, где их удалось установить) руководила не боязнь преследований и не соображения благочестия. Приверженность (можно говорить даже о своеобразной моде) к секретности, таинственности, сокрытию правды о себе была тогда чрезвычайно распространена — тайные общества, тайные шифры, коды, криптограммы… В литературе же надо учитывать ещё и отношение многих елизаветинцев к поэзии (к которой они относили и драматургию) как к одной из высших форм духовности, обращённой к вечности, перед которой не только бренное человеческое тело, но и имя эфемерны. Добавьте к этому неистребимую британскую страсть к розыгрышам — театру в жизни, мощное влияние Рабле, и вам станут понятней время и среда, давшие жизнь грандиозному и причудливому феномену — Игре об Уильяме Потрясающем Копьём.

Но рецензент Г. никак не может постигнуть «мотивов», которыми могли руководствоваться подлинные авторы шекспировских произведений, а после их смерти — их друзья, создавая легенду. Никаких иных «мотивов», кроме «аристократического произвола», в действиях Рэтлендов, Пембруков и других «поэтов Бельвуарской долины» Г. не увидел и пишет: «Только бескорыстная игра, стремление ввести в обман многие поколения читателей? Признаюсь, на мой взгляд, этого маловато, чтобы принести столь обильные жертвы на алтарь служения Музам». Вот и рецензент 3. недоумевает, зачем было подлинным авторам и устроителям затевать весь этот «маскарад», прятаться «за спиной ничтожества», что они (Рэтленды, Пембруки, Сидни) от этого имели?! Зачем, зачем — чуть не хором вопрошают оппоненты… Да на этот вопрос и в моей книге, и в её заглавии, и в старинной гравюре и латинской надписи на ней («Сотворённое человеческим гением будет жить в умах людей, остальное же пусть умрёт»), и в замечательном стихотворении Набокова дан ясный и подтверждённый множеством фактов ответ: перед нами — Великая Игра, гениальная Трагикомедия, сценой для которой стало само Время, а участниками — поколения за поколением смертных. Создание этой Пьесы Пьес — сложный и неоднозначный творческий процесс, в самом себе заключающий мотив и стимул для настоящих творцов. Но такие «отвлечённые и бескорыстные» мотивы для наших оппонентов, похоже, непостижимы, поэтому они их отвергают, упорно требуя предъявления аргументов, более им близких и понятных.