Читаем Игра разума. Как Клод Шеннон изобрел информационный век полностью

Но, несмотря на все это, Шеннон проигнорировал слова своего наставника: его работа по генетике была сдана в архив и забыта. Нет никаких признаков того, что Шеннон услышал нотки снисходительности в его сравнении с двенадцатилетним вундеркиндом, рисующим на полу. Но в то же время он, похоже, не проявлял желания становиться очередным Паскалем, заново открывая уже известные факты. Подобные открытия могли бы сказать много замечательного об их авторах – не получившем образования ребенке или инженере, работающем в новой для себя сфере, – но они бы не сказали ничего нового о мире. Новейшим элементом диссертации Шеннона стал его алгебраический метод, и было бы совершенно удивительно, если бы Шеннон, молодой человек без связей и знакомств, мог убедить генетиков отложить в сторону свои привычные инструменты и начать использовать его. Шеннон понимал это так же хорошо, как любой другой: «Я здорово провел те пару лет, что изображал из себя генетика», – шутил он позднее.

Сама специфичность метода Шеннона и условия изолированности, в которых он был изобретен, делали его неуместным.

Помимо восхваления его работы, Беркс и Буш также давали свои объективные оценки возможности того, что данный труд окажет влияние на всю науку в целом. Беркс написала в МТИ, что «лишь немногим ученым удается творчески применить новый и нетрадиционный метод, выработанный кем-то другим, по крайней мере, среди представителей своего поколения». Вместе с похвалой Буш спешил предостеречь своего студента: «Я очень сильно сомневаюсь в том, что твоя публикация выльется в дальнейшую работу, и другие будут применять твой метод, так как в этой области слишком мало индивидов, которые стали бы этим заниматься». Сама специфичность метода Шеннона и условия изолированности, в которых он был изобретен, делали его неуместным. Или же, в лучшем случае, приговаривали его изобретателя к печальной участи генетика-аутсайдера, навязывающего свои условные обозначения скептикам. Для студента, уже снискавшего себе славу одного из самых талантливых молодых инженеров страны, подобное будущее могло показаться малопривлекательным и ненужным. Шеннону, как отметил позднее один из его коллег, «не нужно было портить свою уже сложившуюся репутацию чем-то столь невпечатляющим».

С того момента и до конца своих дней Шеннон был непреклонен в том, что касалось любых его публикаций: вложив столько сил в научную работу, прилагать новые усилия к общению было не обязательно. Он решал этот вопрос в пользу собственного комфорта, особенно это касалось случаев, не требующих особого внимания. Вот как Шеннон объяснял это позднее: «После того как я находил ответы на искомые вопросы, для меня всегда было мукой подробно описывать их или публиковать (а только так можно получить широкое признание)». Какой-нибудь более напыщенный ученый мог бы добавить что-то о чистой платонической радости открытия. Но только не Шеннон: «Слишком праздное это дело, мне кажется».

Спустя более полувека после того, как диссертация была представлена Бушу и Беркс, издатели работ Шеннона попросили эксперта в области современной популяционной генетики прочитать потерянную диссертацию и оценить ее непредвзятым взглядом. Они хотели получить ответ на вопрос: в случае, если бы эта диссертация была опубликована и прочитана, имела бы она какое-то значение для всей науки в целом? Рецензент сравнил диссертацию с работами двух других молодых математически подкованных генетиков, трудившихся в безвестности в конце 1930-х годов. И хоть он в итоге поставил Шеннона на третье место, ученый выразил сожаление, что «работы всех троих не получили широкого признания в 1940 году»: «На мой взгляд, это бы существенно изменило историю данного предмета».

Шеннону же предстояло творить свою историю в другой области. Самое простое объяснение его нежелания публиковать свою работу заключается в том, что внимание его, как это бывало часто, переключалось с одного предмета на другой. В разгар его предполагаемого полного погружения в генетику он решился написать письмо своему руководителю:

«Дорогой д-р Буш…

Я работаю над тремя различными идеями одновременно, I/, как ни странно, это кажется мне гораздо более продуктивным методом, чем если бы я занимался какой-то одной проблемой…

Я то и дело возвращаюсь к тому, что анализирую некоторые фундаментальные свойства общих систем передачи информации, включая телефонию, радио, телевидение, телеграфию и т. д.».

<p>7. «Лаборатории»</p>
Перейти на страницу:

Похожие книги

Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота
Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота

Профессор физики Дерптского университета Георг Фридрих Паррот (1767–1852) вошел в историю не только как ученый, но и как собеседник и друг императора Александра I. Их переписка – редкий пример доверительной дружбы между самодержавным правителем и его подданным, искренне заинтересованным в прогрессивных изменениях в стране. Александр I в ответ на безграничную преданность доверял Парроту важные государственные тайны – например, делился своим намерением даровать России конституцию или обсуждал участь обвиненного в измене Сперанского. Книга историка А. Андреева впервые вводит в научный оборот сохранившиеся тексты свыше 200 писем, переведенных на русский язык, с подробными комментариями и аннотированными указателями. Публикация писем предваряется большим историческим исследованием, посвященным отношениям Александра I и Паррота, а также полной загадок судьбе их переписки, которая позволяет по-новому взглянуть на историю России начала XIX века. Андрей Андреев – доктор исторических наук, профессор кафедры истории России XIX века – начала XX века исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.

Андрей Юрьевич Андреев

Публицистика / Зарубежная образовательная литература / Образование и наука