Игра Реальностей. Эра и Кайд. Книга 2

Не знаю, когда все изменилось. Я более не спала, но и не просыпалась, чувствовала, что внешний мир отдаляется от меня прозрачной, но тугой пеленой. Сутки превратились в беспросветную ночь, зрение практически отказало, остался слух. Временами. Кто-то ходил по комнате, иногда присаживался на диван, приносил воду. Пить хотелось. И вода лилась по сухим губам тонкой струйкой. Возникал и растворялся в желудке голод, физическую боль укутало моральное равнодушие – кажется, я разваливалась на части без права на возврат. Все ровнее, все тише, все дальше – вот как я себя чувствовала. Забывала, как пользоваться собственным телом, шевелить руками, ступать ногами, работать языком и мыслями. Я уходила.

Внешний же мир жил.

Кайд время от времени с кем-то общался – кажется, к нам пожаловал гость. Я видела его единожды, когда рефлекторно, мучаясь от судорог, распахнула веки и встретилась с очень странным взглядом белесых глаз. Раньше бы напугалась, теперь долго смотрела на чужое спокойное лицо. Затем нырнула обратно.

Изредка включался телевизор, и тогда диктор захлебывался волнующими новостями, передавал сводки последних событий. Несколько раз на площади кричали люди, злились и бушевали, скандировали, кажется, гнали кого-то… Революция? Или моя очередная иллюзия?

Кайд в параллельной жизни продолжал разрабатывать и обсуждать с кем-то странный план. Исчезал, появлялся, занимался тем, что меня уже не волновало.

Впрочем, ту меня, для которой не стало ни дня, ни ночи, вообще теперь мало что волновало. Зацепиться бы за что-нибудь невесомое, не уплыть слишком далеко, но под руками лишь пустота, под ногами провал – бесконечный полет. А крыльев все нет.

* * *

(Emmit Fenn – Blinded)

Когда я, наконец, выплыла на поверхность, над головой больше не было потолка. Но было черное, как смоль, и удивительно звездное высокое небо. Вместо вентилятора теплый ветер; треск костра рядом. Матрас под спиной поверх песка.

Трещали цикады, легко пританцовывала трава; ночь.

– Кайд?

Я попыталась подняться, но не смогла, сразу уложила обратно на лопатки слабость.

– Я здесь. – Голос откуда-то сбоку.

– Пить, – прошептала тихо.

– Сейчас.

Он приподнял подо мной складную спортивную подушку, непонятно откуда взятую. Позади разложена палатка, мы, судя по живописному виду из далеких огоньков внизу, почти на вершине холма. Кружку мне поднесли прямо ко рту, наклонили, позволили смочить горло.

Голова ясная, мысли тоже. Зрение нормальное, руки и ноги двигаются. Полусидя, я имела возможность оглядеться вокруг, рассмотреть местность – пологую вершину, заросшую песчаной полынью. Вдохнула запах ночной розовой тринии, дыма, углей и далеких грозовых облаков, в Каталону от океана обычно не доходящих.

Он сидел рядом долго. Вглядывался в мое лицо, в глаза, померил тыльной стороной ладони температуру.

Мне же было почти хорошо. Впервые без привычной боли, без судорог и мрака, впервые, как раньше.

– Уже… все?

– Еще нет.

– Сколько…

Дварт понял. Поднялся, чтобы поставить кружку на лавку-бревно.

– Прошло трое суток. Сегодня последний день, самый сложный. Все завершено на девяносто восемь процентов. Мы здесь, потому что Литаниум. В этой точке он ближе всего к поверхности.

Значит, меня перенесли. Купили снаряжение, оборудовали точку; собственная транспортировка, увы, не запомнилась. Жаль, ведь это часть путешествия.

– Но… мне уже так хорошо.

А его взгляд встревоженный, хмурый.

«Радоваться рано».

Сложно не радоваться, когда впервые за долгое время находишься вне затхлых стен и существуешь без боли.

Он сел рядом, у огня. Легли на лицо оранжевые всполохи, окрасили синие глаза в золотой.

Свежо, привольно.

– Можно мне поесть?

Без еды я уже непозволительно долго.

– Нет. – «Чуть позже. Прости». – Сейчас… самый сложный момент. Пищевод может отказать. Или глотательный рефлекс, еда застрянет.

Ясно. Я почти привыкла. Только не объяснить, насколько легко мне, столько времени проведшей вне физического измерения, вновь чувствовать под собой плотную землю, песок, слышать, как трещат поленья. Я – дома. В собственном разуме и теле, я вернулась. Не ушла.

А два процента – это немного…

– Расскажи мне, что случилось. Кто приходил к нам? И крики на площади – мне показалось?

– Не показалось.

Я любила, когда его улыбка едва просматривалась сквозь серьезные черты, угадывалась по изменившемуся выражению глаз, по разгладившемуся лбу. Красивый Кайд, давно уже ставший мне чрезвычайно близким.

– Приходил Аид. Аид Санара – мой коллега. Когда ты сказала мне, что массово убивать нельзя, я позвал его, чтобы он поработал с памятью. Я мог бы и сам, но это времязатратно…

«Скучно».

Колыхались чуть в стороне голые ветви баум-дерева. На них никогда не было листвы, но иногда возникали цветы; ствол узловатый, плотный, удобный для лазанья. В детстве мы карабкались по такому, растущему недалеко от родительского дома, с друзьями, сидели сверху, смотрели на закат. Однажды попробовали большой сухой и несладкий плод, к вечеру все, как один, сидели в уборных. Причитали мамы.