Игра. Реванш

Смолин молчал, недовольно глядя на застывшего в дверях двойника. Тот, приподняв брови, цинично сосканировал больничное помещение, подходя к постели Алексея,

– А потом снова день сурка? – прицел ледяных глаз сосредоточился на бледном забинтованном лице Смолина. – Рокировка на шахматной доске ничего не изменит. Поставишь шах и мат Белову – на его место придёт другой, устранишь его – будет третий, и так до бесконечности?

– Я должен…

– Кому ты должен, – перебил его двойник, издевательски хмыкнув, – Нике, Гарику, или Толстяку? А может, матери Круглого? Никому ты ничего не должен, и почему я должен напоминать тебе твои же слова?

– И ты не должен!

– О том и речь, родной! – поймал его на словесной перепалке двойник, – Может, достаточно потерь? Или ты хочешь лишиться ещё и сына?

– Причём здесь мой сын? – Пока я жив, Пашке не угрожает опасность!

– Удивляешь ты меня, родной, – видение скривило губы в пародии на улыбку, – Или вместе с почками тебе мозги отбили? Ты сам – вот самая большая опасность для Павла!

Алексей, сделав попытку приподняться, без сил рухнул на некогда белые лагерные простыни, ныне напоминавшие собой выцветшее полинявшее белье.

– Опасность… Ты на чьей, собственно, ты стороне?

– Ответ очевиден – на твоей! – по лицу двойника скользнула теплая улыбка. – Думай о сыне! Сделай пластику, открой нормальный бизнес! Всё будет – власть, деньги, что тебе ещё надо? Ходить по острию ножа? Притормози! Месть сжигает тебя!

– Тогда какого чёрта ты читаешь мне мораль? – вспылил Смолин, встречаясь с тяжёлым пронзительным взглядом двойника, – Что ты несёшь? Бизнес, притормозить!

– Ты не хотел этого ада! – Смолин-двойник скрестил руки на груди, пристально наблюдая за тем, как мелькают тени гнева и раздражения на лице Смолина,– Осуждённый на пожизненный срок Смолин Алексей Владимирович! Слушай сюда! Ты определённо везунчик, и теперь у тебя есть шанс всё исправить! Пойми ты, Пашке нужен отец, а не уголовник. Ты уже перешёл все границы, даже за решеткой представляешь опасность для окружающих: жена шахматиста, Ежов! Кто следующая жертва?

– Пошёл ты, – беззлобно оскалился Смолин, – Я сам знаю, что лучше мне, Круглому и Пашке! Я прикончу шахматиста, чего бы мне это не стоило, слово даю!

Смолин-двойник покачал головой, разглядывая лежащего на постели Алексея долгим изучающим взглядом. Наконец, когда здоровый глаз Смолина заслезился от напряжённой игры в «гляделки», двойник процедил с мрачной иронией, кривя рот в сердитой гримасе:

– Ты главный! Как скажешь, Алексей, да, я всё понял, Алексей! Наше дело выполнять твои указания!

– Да пошёл ты, – грубо послал его Смолин, – Достал!

– Как прикажешь! – хмыкнул двойник Смолина и, повернувшись спиной, направился к выходу.– Только не забывай, что ты это я, и вопрос кто из нас главный спорный, как и тот, кто из нас двоих отдаёт приказы.

Алексей выдохнул, неподвижным взором глядя на то место, где только что стоял его двойник: в висках стучали отбойные молотки надвигающейся мигрени, тошнота подкатила к горлу, перехватывая дыхание, действие обезболивающего заканчивалось. Морщась от боли, Алексей отвернулся к стене, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Все органы дружно ныли, словно по нему проехался асфальтораскаточный каток, в голове заклубился туман, из которого выплыло белое как облако лицо полковника.

«Я убью тебя, Белов, убью. – прошептал он про себя, трогая языком разбитые губы, – Месть блюдо для гурманов, подаётся холодной, как хорошее вино: чем больше выдержка, тем богаче послевкусие. Сладок будет день, шахматист, жди меня, сука, я приду, пусть через год, через два, но я вернусь и прикончу тебя, слово даю!»

Круглый снял трубку стационарного телефона и, набрав с детства знакомую комбинацию цифр, стал вслушиваться в длинные гудки. Сердце его бухало в грудной клетке в учащенном ритме: тук… тук-тук.. Перед глазами стояла пелена слез, горло сжалось до размеров трубочки для коктейлей. На пятнадцатом гудке, когда он уже хотел отключить связь, он услышал безжизненный голос своей матери и изо всех сил укусил себя за губу, чтобы не разреветься.

–Алло… -произнес самый близкий, и, увы, навсегда потерянный человек на всем белом свете, вызывая у Виталия коллапс дыхательных путей.

– Слушаю.. – в безжизненных интонациях было столько невысказанной боли, горя, отчаянья, что Круглову сдавило сердце, а в голове в который раз за день закралась мысль о непоправимой роковой ошибке.

–Не молчите… – бесцветным тоном попросила мать.

Круглый, не в силах более выдерживать этот немой укор, нажал пальцем на клавиши. Трубка выскользнула из его ослабевших рук, а на глаза навернулись слезы.

Видения стали сменяться один за другим со скоростью перемещения цветных картинок в детском калейдоскопе: вот он, пятилетний мальчишка с ободранными коленками, ревет белугой, а мать, источающая дивный аромат ванили и корицы, ласково целует его в вихрастую голову.

Вот он, гордый первоклассник, с громадным букетом садовых гладиолусов идет на свой первый звонок, вцепившись в подол цветастой материнской юбки…