Игра с джокером

— Здравствуйте, Михаил Григорьевич! — восклицает. — Я — генерал Пюжеев, Григорий Ильич, а подчиненные, если хотите знать, мне кличку Повар дали. Вот сядем мы с вами и поговорим, два одиноких старика, которые ещё давние времена помнят.

— А почему именно со мной, товарищ генерал? — спрашиваю. — Как будто одиноких стариков на свете мало.

— Да потому что вы, Михаил Григорьевич, особенный! Вон какие дела в одиночку наворотили! Несколько банд разнесли, и такую преступную организацию разоблачить пособили! Теперь надо дело до конца доводить…

— В каком это смысле? — спрашиваю.

— Да в том, что вы мне все рассказать должны. А уж потом решим, как вас лучше к делу приставить.

— Так я уже все рассказал, — говорю. — И запись магнитофонная в какой-то секретный отдел отправлена. Все, как на духу, перед властями признал, а уж какой ход этой записи давать — это их дело, пусть решают.

— Вот как? — переспрашивает, нахмурясь. — На магнитофон записано? Это вы зря, Михаил Григорьич. Это вы погорячились.

— Да я что… — пожимаю плечами. — Я привык исполнять. Что мне скажут — то и делаю.

Он смеется, добродушней некуда.

— Это хорошо. А запись… ну, пусть будет. Мы, я думаю, все равно с вами договоримся.

— Нет, — отвечаю.

— Нет? — опять переспрашивает, удивленно так.

— Да потому что я, как понимаю, вам прежде всего в качестве стрелка нужен.

— И это тоже. Нельзя ведь свой талант в землю зарывать. А у вас не талант, у вас гений! — и от дружелюбного смеха так заходится, что всеми боками и щеками дрожит.

— Вот то-то и оно, — говорю. — Не могу больше стрелять по приказу. Да, взял оружие в руки и в бой полез. Но у меня личное было, я за друга мстил. А по первому слову укладывать человека, про которого я ничего не знаю… Было дело, выполнял такие задания, когда молод был, и Бог мне судья. Но теперь для себя пожить хочется, без крови. Поэтому, как в старину говаривали, Христом-Богом прошу, отпусти душу на покаяние.

— А если не отпущу? — спрашивает.

— Упрусь, — говорю. — Я не зарекаюсь, что больше никогда в жизни оружие в руки не возьму, но если возьму — только по собственному выбору. Потому что иначе вы меня в психопата превратите, в придурочную машину для убийства… Вон, что с Людмилой сделали! И не стыдно вам?

— Ну, Людмила, — говорит, — не твоя забота. И не моя, кстати, тоже… — и вдруг хитро прищуривается. — А взамен Людмилы пойдешь? Под мое честное слово, что её из этих дел выпустят?

— Как же вы её выпустите, — говорю, — если она неуправляемая, как необъезженная кобыла, и вы сами сейчас наполовину признали, что она даже вас не слушает?

— Когда надо, прислушается, — усмехается этот генерал Повар. И очень мне его усмешка не нравится.

Вот я и бухнул сгоряча.

— Если кого послушается, так меня, а не вас!

Он поглядел на меня, подумал… И, к моему удивлению, совсем развеселился, а не разозлился. Я-то был готов к тому, что он меня сейчас в порошок сотрет.

— Так значит, она тебя и подготовила, да? На две руки сыграла? Вот ведь… — и головой качает, нужных определений для неё не находя.

— Отпустите вы её, — говорю. — А я уж, ладно, и за неё отработаю.

— Нет, Михаил Григорьевич, — улыбается он. — Так не пойдет. Считайте, что этого разговора не было, и вы совершенно свободны.

Да, умеет он проигрывать, сразу видно. А иначе генералом бы не стал, так? и понимаю я, что ускользнул от чего-то очень серьезного, что огромные ставки были на кону, и не сводился вопрос к тому, пойду я работать исполнителем поручений генерала Повара или нет. Что именно за кадром осталось, мне, разумеется, не додуматься, да и не касается это меня. Главное, что я свою жизнь для себя сохранил.

— Вас сейчас в аэропорт отвезут и на самолет посадят, — говорит он.

— Лучше не надо, — отвечаю. — Вы мне просто билет выдайте, или деньги на билет. Я кое-кого из московских знакомых навестить хочу.

— Как скажете, — говорит с улыбочкой.

И очень по-дружески меня провожает, руку жмет.

Я выхожу на улицу, иду по морозцу, потом в метро спускаюсь. И тут кто-то меня за плечо трогает. Оглядываюсь — Людмила!

— Вылезаем наверх, дед, — говорит. — Давай я тебя напоследок обедом накормлю.

И устроились мы в хорошем таком тихом полуподвальчике возле площади Ногина. Едим горячую солянку из осетрины, и так ни о чем вроде беседуем. Потом я не выдерживаю и спрашиваю:

— Слушай, а почему ты все-таки меня от генерала Повара прикрыла? Ведь я понимаю, что он человек страшный, и за такое самоволие он тебе может голову оторвать. Стоило ли так рисковать ради старика?

— А ты не догадываешься, почему? — спрашивает, очередную свою пахитоску вытаскивая.

— Догадываюсь, — говорю со смешком. — Но ведь там, где служба и приказ — там все личные отношения побоку! У нас, случалось, люди с мужьями и женами разводились, когда им приказывали.

— Во-первых, я бы не развелась, — говорит. — Во-вторых, я не подчиняюсь никому, в том числе и Повару. В-третьих, Повар всегда на сто ходов вперед считает, и не удивлюсь, если он заранее просчитал, что я тебя прикрою и он якобы проиграет…