Игра с джокером

Проснулся — и первым делом к телефону, в больницу звонить.

— Здравствуйте, — говорю, — скажите, как здоровье Пигарева Феликса Васильевича?

— А кто спрашивает? — говорят.

— Это, — отвечаю, — его друг, который вчера его в больницу сопровождал.

— А, — говорят, — тот, который у него дома ночует?

— Все точно, — отвечаю.

— Подождите, — говорят, — минутку, сейчас врача позову.

Жду. Через несколько минут слышу в трубке голос знакомого врача, который вчера так обо мне позаботился.

— Здравствуйте, — говорит, — простите, не спросил вчера, как вас величать по имени-отчеству. В суматохе в этой…

— Соловьев я, Михаил Григорьевич, — отвечаю.

— А я — Петр Ильич. Так вот, Михаил Григорьевич, умер ваш друг, сегодня около четырех утра. Я и просил дежурную меня подозвать, если вы позвоните. Ведь вы, наверно, похоронами заниматься будете?

— Наверно, я, — говорю, — больше некому.

— Тогда к вам такая просьба. Мы вчера в суматохе его паспорт не взяли, а без паспорта нельзя свидетельство о смерти выписывать. Вы уж найдите его и подвезите нам, а? Не хочется его родных беспокоить — очень они плохи, и мы пока скрываем от них, что он умер, потому что их надо ходя бы ещё на денек-другой от лишних потрясений избавить. В крайнем случае, если вы не найдете, спросим у них, конечно, где документы лежат. Постараемся так спросить, чтобы правду скрыть…

— Да уж, вы скрывайте пока, — говорю. — Найду я вам паспорт.

— Вы, — говорит врач, — мое сочувствие примите, и простите, что я вас лишней работой нагружаю…

— Какое там! — отвечаю я. — Сделаю все, как надо.

— И запишите телефон ординаторской, я обычно в ней сижу, когда не в отделении. Чтобы напрямую со мой связываться. 5-28-42.

Записываю я телефон, прощаюсь с врачом, иду на кухню, чайник ставлю, и, пока он закипает, начинаю паспорт искать. В голове звенит слегка, и косточки малость ломит, ну, как бывает, когда перехватишь накануне. Я знаю, что у Васильича всегда в холодильнике запасец имеется, и так и подмывает меня хлопнуть рюмочку-другую, чтобы все эти неприятные ощущения приглушить, ведь когда в меру примешь, то, с одной стороны, и в голове ясность настает почти стеклянная, и в руке дополнительная твердость появляется, а всякая боль и переживания вроде и не существуют уже, сидят тихонько где-то в уголочке, будто они не твои и ты им из любопытства временный приют дал и теперь будто через увеличительное стекло их рассматриваешь: мол, что это за твари такие? Но, с другой стороны, я себя знаю, и знаю, что на нужной мере могу и не остановиться, потянет выпить и третью, и четвертую, пока так не понесет, что за себя отвечать перестанешь. Тем более, с отвычки — ведь я последний раз пил три дня без просыху лет пять, почитай, уже назад, после похорон друга сорвался, а теперь мне срываться никак нельзя. Так что открываю я ящики шкафов один за другим, перебираю всякие бумаги, к чайнику на кухне прислушиваюсь, не закипел ли там еще, и всячески себя уговариваю, что не стоит мне сейчас «беленькой» лечиться. Нашел я шкатулку с документами — она глубоко в выдвижной ящик была убрана, под всякие старые тряпки, отрезы тканей там и покрывала застиранные, поэтому при погроме до неё не дорылись. Достал шкатулку, перебрал — вроде, все документы в полном порядке, и пенсионная книжка Васильича, и его офицерское удостоверение, и его жены и дочки свидетельства о рождении и прочие бумаги, и свидетельство о браке, и даже два завещания — и Васильича, и Насти, видно, одновременно у нотариуса составляли, не зная, кто кого переживет… А паспорта нет!

Да с чего ж ему в шкатулке быть, думаю я, если Васильичу, с его торговлей, паспорт, небось, на каждом шагу нужен — наверняка, в сумке его таскает, в той, в которой пистолет лежал. Пошел я за сумкой, открыл, переворошил все её содержимое, нашел папку такую из прозрачного пластика со всякими бумагами — счета там разные, квитанции, накладные. А паспорта нет!

Погоди-ка, думаю, а не естественней было бы, если бы он паспорт при себе носил, в одном из карманов? Нет, не получается… Может, оно и естественней, но если б паспорт был в одежде, в больнице его уже нашли бы, и меня просьбами не беспокоили бы. Значит, надо в доме продолжать искать.

Собрал я все документы, которые мне найти удалось, и перенес на кухню. Тут как раз чайник поспел, я себе чайку заварил, и под чаек сжевал кусочек хлеба. Больше мне ничего не хотелось. Вот только чай сделал послаще. Поглядел, что у них в доме запас сахару достаточный, и целых четыре ложки сахару себе положил. Сахар, он и оттягивает хорошо после вечернего перебору, и думается от него лучше, особенно когда в горячем кипятке размешаешь и выпьешь потихоньку, маленькими глоточками, чувствуя, как он в желудке ровным теплом расходится и в каждую твою жилочку проникает, пока в голове тоже не становится тепло и ясно.