Игра с огнем (сборник)

Женщина с палкой наклонилась, чтобы лучше видеть имя. Она долго молчит. Потом протягивает руку, трогает лист и бормочет что-то по-итальянски.

– Что она говорит? – спрашиваю я у мальчика.

– Говорит, они уехали и больше не вернулись.

– Кто?

– Люди, которые жили в этом доме. До войны.

Искривленные пальцы внезапно хватают меня за руку и тащат, тащат вперед. Старуха ведет нас по улочке, ее палка стучит по мостовой. Несмотря на возраст и немощь, двигается она решительным шагом, сворачивает за угол, и мы оказываемся на более людной улице. Мальчишка уже сорвался с места и оставил нас, а потому мы не можем спросить старуху, куда идем. А если она неправильно поняла наш вопрос и мы окажемся в ее семейном магазинчике с безделушками? Мы шествует за ней через мост, потом по городской площади, где она корявым пальцем указывает на стену.

Мы видим деревянные доски с вырезанными на них именами: «Gilmo Perlmutter 45», «Bruno Perlmutter 9», «Lina Prani Corinaldi 71»…

– Qui, – тихо говорит женщина. – Lorenzo.

Первой видит фамилию Герда:

– Боже мой, Джулия, вот же он!

Она показывает на имя, вырезанное среди других: «Lorenzo Todesco 23».

Старуха смотрит на меня загнанным взглядом и шепчет:

– L’ultimo treno[16].

– Джулия, это что-то вроде мемориальной доски, – говорит Герда. – Если я правильно понимаю, она говорит о том, что случилось здесь, на площади.

Хотя звучат итальянские слова, их смысл понятен даже мне. Ebraica. Deportati. Fascisti dai nazisti. 246 итальянских евреев, депортированных из Венеции. Среди них и молодой человек по имени Лоренцо Тодеско.

Я оглядываю площадь и вижу слова «Campo del Ghetto Nuovo». Теперь я понимаю, где мы находимся, – в еврейском квартале. Я иду через площадь к другому зданию, где замечаю бронзовые доски со сценами депортации и быта концентрационных лагерей, но я останавливаюсь перед доской с изображением поезда, из вагонов которого появляются обреченные человеческие существа. «L’ultimo treno», – сказала нам старуха. Последний поезд, он увез семью, которая жила когда-то в доме номер одиннадцать по Калле-дель-Форно.

В висках на такой жаре стучит, голова кружится.

– Мне нужно присесть, – говорю я Герде и двигаюсь в тенек огромного дерева, где чуть не падаю на скамью.

Сижу, массирую макушку, думаю о Лоренцо Тодеско, молодом человеке двадцати трех лет. Совсем молодом. Его дом в заброшенном ныне здании на Калле-дель-Форно всего в сотне шагов от этого места. Может быть, он когда-то сиживал под этим деревом, бродил по этой же брусчатке. А вдруг я сейчас сижу на той самой скамейке, где на него нашло вдохновение, по велению которого он сочинил «Incendio» в думах о мрачном будущем.

– Вон Еврейский музей, – говорит Герда, показывая на здание неподалеку. – Там кто-нибудь наверняка говорит по-английски. Давай я спрошу, знают ли они что-нибудь о семье Тодеско.

Герда уходит в музей, а я остаюсь на скамье, в голове гудит миллион пчел, они роятся в моем мозгу. Мимо проходят туристы, но я слышу только пчел, они заглушают голоса и шаги. Я не могу не думать о Лоренцо, которому было почти на десять лет меньше, чем мне сегодня. Я вспоминаю себя десятилетней давности. Новобрачная, у которой вся жизнь впереди. У меня хороший дом, карьера, к которой я стремилась, и ни облачка на горизонте. Но над Лоренцо, евреем во взбесившемся мире, черные тучи смыкались все теснее.

Вернулась Герда. Рядом с ней стоит хорошенькая темноволосая молодая женщина.

– Джулия, познакомься: Франческа, куратор Еврейского музея. Я ей объяснила, почему мы здесь. Она хотела бы увидеть «Incendio».

Я вытаскиваю ноты из сумочки и отдаю молодой женщине, которая хмурится, читая имя композитора.

– Вы купили это в Риме? – спрашивает она.

– Нашла в антикварном магазине. Заплатила сотню евро, – робко добавляю я.

– Лист и в самом деле, похоже, старый, – соглашается Франческа. – Но я сомневаюсь, что ваш композитор принадлежал к семье Тодеско, жившей здесь, в Каннареджо.

– Так вы знаете о семье Тодеско?

Она кивает:

– В нашем архиве есть досье на всех депортированных евреев. Бруно Тодеско работал в Венеции, он широко известный скрипичный мастер. Кажется, у него было два сына и дочь. Мне нужно посмотреть документы, но вполне вероятно, они жили на Калле-дель-Форно.

– А Л. Тодеско не может быть одним из его сыновей? Этот вальс я нашла в старой книге с нотами, а на ней написан адрес по Калле-дель-Форно.

Франческа отрицательно покачивает головой:

– Все книги и бумаги семьи сожгли фашисты. Насколько нам известно, ничто не уцелело. Если Тодеско удалось спасти что-то от огня, то все пропало в лагере смерти, куда их отправили. А потому эта композиция… – Франческа смотрит на «Incendio», – даже не должна существовать.

– Но она существует, – говорю я. – И я заплатила за нее сотню евро.

Она внимательно разглядывает ноты. Поднимает листок к солнцу и прищуривается, рассматривая закорючки на стане.

– Вы говорите, что купили их в Риме. В магазине сказали, откуда у них ноты?

– Торговец приобрел их у владельца дома, принадлежавшего некоему Капобьянко.

– Капобьянко?