Игра с тенью

— Вот, пожалуйста. Вот ваш Тернер.

Передо мной был морской пейзаж: серое штормовое море, бурлящее под ветром, и пароход, упорно борющийся с волнами. Все выглядело поразительно смазанным, даже по стандартам Тернера: волны — несколько плотных, заостренных взвихрений на сияюще-светлом фоне; корабль — расплывчатое черное пятно, единственной четкой деталью которого был столб дыма, вырывающийся из трубы. И все-таки картина производила столь сильное впечатление, что вы, казалось, ощущали дрожь палубы под ногами, чувствовали на лице холодные брызги, вдыхали удушающий запах горящего угля; а в ушах у вас отдавались стук колес и гул двигателя.

— Каково ваше мнение? — спросил Нисбет.

— Картина очень хороша.

— Вы говорите искренне?

— Да, — ответил я, немного удивленный прямотой вопроса.

— Тогда вам придется противостоять всей округе, включая моего тестя. — Он повернулся к старику — Это мистер Хартрайт, отец. Мистер Хартрайт — Сэм Блай.

— Здравствуйте, — произнес старый джентльмен. Его рука, которой он взял мою, дрожала.

— Мистер Хартрайт — художник, отец, — прибавил Нисбет. Он указал на полотно Тернера. — Изложите ему свое мнение об этом.

Мистер Блай выдавил улыбку.

— Ничего, кроме брызг и пены, — отрапортовал он, словно ребенок, которого попросили повторить перед гостями замечательно умное изречение.

— И вы с таким же успехом… — продолжил Нисбет.

— И я с таким же успехом мог бы сидеть в прачечной и наблюдать за мыльными пузырями.

— Вот-вот, — сказал Нисбет, рассмеявшись. — Вот с чем мне приходится спорить. И его дочь ничем не лучше. Она думает…

Однако я так и не узнал, о чем думает миссис Нисбет, ибо в этот момент без стука вошел мужчина в коричневом костюме. Он задыхался от быстрой ходьбы; его волосы были мокрыми и взъерошенными, а раскрасневшееся лицо запятнано грязью; пятна грязи виднелись и на рукавах.

— В чем дело? — рявкнул Нисбет.

Харкнесс искоса на меня глянул.

— Думаю, вам нужно пойти туда, сэр, — произнес он мягко.

— В чем дело?! — взревел Нисбет.

Он побледнел, затрясся и выпалил эти слова с такой яростью, что ему пришлось вытереть тыльной стороной ладони брызнувшую изо рта слюну.

Я постарался придержать язык, поскольку на бедного Харкнесса определенно возложили какое-то ужасное поручение, а Нисбет вел себя совсем как римский тиран, придерживающийся чудовищного обычая убивать гонцов, которые приносят дурные новости. Однако на самого Харкнесса все это не произвело никакого впечатления. Он запер двери и затворил ставни, чем, казалось, обезопасил себя от грядущей катастрофы, и простое выражение гнева не могло его устрашить.

— Так вот, сэр, — ответил он, взяв себя в руки и прямо взглянув в глаза хозяину. — Я передал ему ваши слова. А он заявил, что свободен в своих поступках, и если вы с ним не считаетесь, то другие будут считаться. И пошел прочь.

— Это все? — спросил Нисбет, и его глаза блеснули, как у человека, внезапно узревшего возможность спасения.

Харкнесс покачал головой:

— Возле отверстия топки на его пути оказалась пустая тележка. Он не мог отчетливо ее видеть — было темно, а он был пьян. Видимо, он решил, что тележка полная, поэтому схватил ее и со всей силы отшвырнул. Но тележка была пустая, она легко взлетела в воздух, а он, двигаясь по инерции, свалился в топку.

— О! — захныкал старик, отвернувшись и судорожно прижав ладони к глазам.

Взгляд Нисбета не потерял твердости, но его лицо побледнело и сильно напряглось, словно под его кожей было нечто инородное.

— Двое мужчин вытащили его почти немедленно, — продолжил Харкнесс — Но он плох. Очень плох.

— А доктора вызывали? — спросил Нисбет.

— Конечно, — ответил Харкнесс, — но…

И он безнадежно потупился.

— А как его жена?

Харкнесс только качнул головой.

— Дайте ей пять фунтов и скажите, что я повидаюсь с ней завтра, — велел Нисбет и указал Харкнессу на дверь.

Сам он пошел было следом, но потом приостановился и повернулся к тестю:

— Отец, позаботьтесь о мистере Хартрайте, хорошо?

Но, несмотря на все старания, бедный мистер Блай мало годился на роль радушного хозяина. Спросив, откуда я прибыл и куда направляюсь, и высказав два-три вялых суждения о картинах, он сдался, поплелся к окну и замер там с заложенными за спину руками, будто Бонапарт, озирающий поле Ватерлоо. С чувством тайного облегчения (ибо я тоже не испытывал никакого желания поддерживать беседу) я отошел в другой конец комнаты и постарался отвлечься, разглядывая остальные картины Тернера. Они, без сомнения, были великолепны: интерьер литейного цеха с резкими контрастами света и тени; огнедышащий паровоз, появляющийся из пелены дыма и дождя. Однако напряжение, пронизывавшее полотна Тернера, не шло ни в какое сравнение с разворачивающейся за стенами дома трагедией. И спустя несколько минут я обнаружил, что стою возле мистера Блая и тоже смотрю в окно.