Игра шутов

Один из тех, кто сидел перед очагом, был из свиты вдовствующей королевы: он обсуждал на беглом французском предстоящую миссию Тома Эрскина. Судя по числу использованных кружек, недавно здесь было гораздо больше народу, однако огонь горел недолго: на дне очага еще не успела скопиться зола. А еще, помимо голосов и смеха, помимо скрипа стульев и звяканья посуды, чувствовался какой-то ритмический рокот: даже и не звук, а мерная вибрация под ногами. Впрочем, очень скоро это прекратилось; и тут вернулся Робин Стюарт.

Выпив первую кружку за здоровье Тади, он вдруг выпалил ни с того ни с сего:

— Слава Богу, что О'Лайам-Роу уезжает домой: я не выношу его, мастер Баллах, что правда, то правда.

— В самом деле, это сбивает с толку, — ответствовал Тади Бой, — когда он похваляется теми поступками, о которых впоследствии приходится пожалеть.

Стюарт незаметно перешел на привычный обиженный тон:

— Болтается всюду как неприкаянный: что бы ни увидел необычного — бросается обсуждать, будто сам это сделал; и так похваляется своей бедностью и скудоумием, что зазорно даже и обидеть его. А все же создается впечатление, что сам он думает, будто ты-то и есть дурак, а он, умница, тебя только терпит да усмехается себе в усы.

— В то время, как умница — ты, и ты его только терпишь, — произнес Тади Бой и, не глядя на лучника, лицо которого внезапно залилось румянцем, обмакнул свой длинный и тонкий палец в вино, разлитое по столу. — Так скажи же мне, почему он, такой умный и ученый человек, — а это правда, можешь не сомневаться, — почему же он привез с собой во Францию оллава?

— Чтобы пополнить свою свиту, разумеется, — произнес Стюарт с сарказмом.

— Похваляясь при этом своей неотесанностью и бедностью? Нет, мой дорогой. О'Лайам-Роу привез с собой секретаря потому, что он — образованный человек, гуманист, и у него возникли опасения, что сам он не справится. Он носит шафрановый цвет и кутается во фризовый плащ…

— Это я уважаю, — вставил Стюарт. — Это я могу понять. Это — дело принципа, поскольку такую одежду запрещают носить англичане.

— Англичане запретили носить такую одежду, правда твоя: но никто во всей Ирландии — ни мужчина, ни женщина, ни ребенок — этому запрету не подчиняется. У О'Лайам-Роу в сундуке шесть шелковых костюмов, но ни один из них, видишь ли, не может сравниться в своем великолепии с теми, какие носят французские дворяне. Жизненное правило О'Лайам-Роу — иронически и отстраненно относиться к делам мира сего, и за это его можно пожалеть, если уж тебе так хочется пожалеть кого-нибудь за нас.

Тут покой снизошел на душу Робина Стюарта — и этот покой принес ему, хотя он того и не знал, человек, привыкший общаться с людьми, давно уже научившийся усмирять львов зависти, праздного любопытства и насилия такими вот лакомыми кусочками. Робин внезапно сказал, глядя в смуглое лицо толстяка:

— Ты, как я погляжу, хорошо разбираешься в людях. А что ты думаешь обо мне?

— О, разбираюсь я только в ирландцах. Тебе же вообще не нужно чужое мнение. Ты сам себя знаешь достаточно хорошо, Робин Стюарт.

— Да, я знаю себя, — отозвался лучник, и его костлявые руки крепко-накрепко сжали кружку. — И мне не слишком нравится то, что я знаю о себе. Но, Боже, дано ли нам судить о других?

— Кого это ты так не любишь, д'Обиньи? Но ведь тебе, наверное, нечасто приходится его видеть?

— Он умеет хорошо пожить…

— И тебя этому учит?

— Я бы научился, — продолжал Стюарт все с той же потаенной страстью. — У меня нет титула, нет ни денег, ни образования — даже имени нет. Но я должен научиться, и вот что я тебе скажу: я бы руки лизал, как собака, тому, кто преподал бы мне такой урок.

— Какой урок? Как добиться успеха?

— Да, или как обойтись без него, — заключил Робин Стюарт с горечью.

Оллав откинулся на спинку стула. При свете свечей видны были тусклые черные волосы, заляпанная мантия, обвисшая на животе, и праздно лежащая на столе гибкая рука. Пролитое вино сверкало, как драгоценный камень, и в нем отражались сотни огней.

— А лучший путь к успеху — или к чему-то еще — нелегальный печатный станок? — осведомился Тади Бой.

Лучник невольно потянулся к мечу. Но тут же лицо его расслабилось и рука опустилась. Перед ним сидел достойный доверия, изрядно подвыпивший приятель, который к тому же уедет через три дня. Станки в такое время обычно не работали, и Стюарт не мог понять, как господин Баллах смог обнаружить их. Но Боже мой… какой вред может причинить человек, которого и на пушечный выстрел не подпустят к королевской персоне? Все эти мысли ясно и недвусмысленно читались на его лице.

Пауза затянулась, но в конце концов Стюарт все же спросил:

— Как ты догадался?