Игра со смертью

Она смерила Тусю взглядом, как бы соображая, годится ли та для того, чтобы быть посвященной, и, видимо, решила, что — да.

— Понимаешь, у меня был друг. Он старше меня на десять лет, представляешь? — было заметно, что Алина гордится этим фактом. — Так вот, у нас были особенные отношения, как никогда и ни с кем другим. Он мне как-то позвонил, а моя мать назло ему сказала, что я ушла с другим; представляешь? А он у меня такой нервный! Так разозлился! Я ему звоню, а он говорит, что знать меня не хочет, и трубку вешает.

Алина посмотрела на Тусю, ожидая сочувствия, и та скорчила понимающую мину.

— Нет, ты не представляешь! — продолжала Алина. — Что мне оставалось после этих слов? Я и отравилась.

— А теперь что будешь делать? — спросила ее Туся.

Всегда интересно, что о своей жизни думает человек, который еще недавно хотел с ней расстаться.

— Уйду в монастырь, — убежденно сказала Алина. — Я поняла, что в миру мне делать нечего.

Одна знакомая Тусиной мамы, тетя Оля, тоже ушла в монастырь. Она разошлась с мужем, а детей у нее не было. Сначала она два года была послушницей, а потом постриглась в монахини и сменила имя. Туся читала открытки, которые та присылала Ирине Дмитриевне на церковные праздники и поражалась. Казалось, что эти письма из другого мира: все земное действительно не волновало ее, то была не привычная тетя Оля, а совсем другой человек. Она писала о том, что работает то в огороде, то на кухне, и что она счастлива как никогда.

— Я знаю, что то, что я сделала, — большой грех, — говорила Алина. — Но если я не могу умереть, то жить среди этой грязи я тоже отказываюсь. Как только выйду из больницы — уйду в монастырь.

— Там хорошо, — поддержала ее Туся. Только работают целыми днями да молятся. Ни времени, ни сил на дурные мысли не остается…

— Работают? — повысила голос Алина и возмущенно вскинула брови. — Меня там заставят работать?

— Конечно, — спокойно подтвердила Туся. А ты как думала? Работать и молиться. Никаких личных вещей или свободного времени. Нельзя отлучаться с территории храма без благословения наставницы. И еще много ограничений.

Алина разочарованно и обиженно смотрела на Тусю.

— Я не знала… — проговорила она. — Я думала совсем не так…

Наверное, Алина представляла, как идет ей монашеское одеяние, какой она будет трагичной и романтичной. Ей виделось, как она будет молиться, изящно складывая руки на груди, а ее возлюбленный будет пожирать ее взглядом, припадая к монастырской ограде. Но Туся обрисовала ей такую жизненную, неприглядную картину, что Алина даже забыла о ногтях, и мизинец остался не накрашенным.

Туся посмотрела на Алину, и ей стало смешно — настолько разителен был контраст между тем, что она говорила и что делала. Говорила о монастыре — и красила ногти. Готовилась к отшельничеству — и носила халат, расшитый золотом. Но особенно неприятным было то, что вместо того, чтобы стыдиться своего поступка, Алина гордилась им.

«Как противно все это выглядит со стороны! — Думала Туся. — Подумаешь, трубку он повесил, сказал, что знать ее не хочет! Тоже мне повод для самоубийства!»

И тут Туся подумала о себе и своих несчастьях. Если бы она стала о них рассказывать, получилось бы также банально и неинтересно, как у Алины.

«Наверное, так всегда, — решила она. — Глупость особенно хорошо видна со стороны».

Тусе стало стыдно от мысли, что, должно быть, кто-то думает о ней так же, как она об Алине.

— А эти женщины как попали сюда? — тихо спросила Туся, чтобы сменить тему.

— Да ты говори, не бойся, — громко сказала Алина. — Они все равно ничего не понимают.

Та, что стояла у окна, повернулась к девочкам и сказала:

— Я все понимаю, только мне плохо слышно, потому что у меня свои голоса.

— Какие голоса? — спросила Туся.

Она все еще не могла понять, что находится среди не вполне нормальных людей, и во всем искала здравый смысл.

— Обыкновенные. Инопланетные, — сказала женщина, продолжая что-то высматривать в окне.

— И что они говорят? — ехидно спросила Алина и подмигнула Тусе.

— Говорят, чтобы я следила во-он за теми кустами. Поэтому я от окна не могу отойти.

Тусе стало до слез жалко бедную женщину.

Если тебе четырнадцать и ты со странностями, есть еще надежда на исправление, но если тебе пятьдесят…

— Слушай, — обратилась она к Алине, — а может, она действительно слышит голоса? Об этом снято много фильмов: человек что-то слышит или видит, а ему никто не верит.

— Ага. — Алина скептически прищурилась. Если она слышит голоса, тогда и у Клавдии Петровны предки были енотами-полоскунами.

— Кем-кем? — не поняла Туся.

— Еноты-полоскуны — мои дальние родственники, — вступила в разговор Клавдия Петровна…

Она опять выжимала тряпку, и Туся заметила, что тряпка у нее совершенно белоснежная, чище, чем у некоторых носовые платки.

— От них я унаследовала любовь к чистоте. Не могу выносить, когда в доме натоптано или пыль лежит по углам. Ненавижу грязь, от нее все несчастья.

Клавдия Петровна вытерла лоб тыльной стороной ладони.

— Видишь, руки у нее по локоть белые. — Алина толкнула Тусю в бок. — Это от всяких моющих средств.