Игра со спичками

В ужасе я проснулась и стала глотать воду из стоявшей рядом с кроватью чашки, пытаясь утолить жажду. В голове у меня упорно вертелось Волошинское «И на дне твоих подвалов сгину, и в кровавой луже поскользнусь». Потом я опять отрубилась.

Проснулась я уже, наверно, в полдвенадцатого. Помню, первый звук, который услышала, был скрежет лопаты дворника о снег за окном. Я и раньше часто просыпалась под этот звук, но обычно не обращала на него особого внимания. А теперь даже и это звук мне показался в чём-то символическим. «Жутко нервам, железной лопатой там теперь мостовую скребут». Да, нет теперь Некрасовых. Современная авторская песня предпочитает закрывать глаза на современную действительность. Я как-то спросила своего отца, почему это так. Он не смог дать вразумительного ответа, только привёл мнение кого-то из своих знакомых, считавшего, что теперь политика не вмешивается в жизнь. Настолько не вмешивается, что эту самую жизнь отнимает!

Злость слегка придала мне силы, я встала и оделась. Медленно соображала, что делать дальше. Так, надо завтракать, затем убрать стол в гостиной, потом сходить на рынок за продуктами, потому что после вчерашних поминок в доме еды не осталось. На самом деле я понимала, что сделать мне нужно нечто другое. Нужно позвонить бабушке и дедушке и рассказать… Но мне страшно не хотелось этого делать. В предыдущие три дня я не решилась, что, наверно, не есть хорошо, но я чувствовала, что не смогу этого сделать и теперь. У меня и в нормальной-то обстановке с телефоном проблемы. Почему-то, чтобы взять трубку и набрать номер, даже и трижды знакомый, мне надо прилагать над собой такие усилия… Не знаю, в чём дело. Может, это наследственное. У моего отца тоже извечные проблемы с телефоном. Были… И вообще, тут надо не звонить, а ехать. Чего мне делать тем более не хотелось. Ведь о несчастье надо сообщать лично. Но чем позже, тем лучше… Сказать откровенно, я просто боялась их этим убить. Ведь мама у них — единственная дочь…

Пока я так рассуждала, я вошла в гостиную, убедилась, что разбитый бокал мне не приснился, и сбегала на кухню за тряпками для стола и пола, потому что «кровавая» лужа уже начинала подсыхать.

Тишина пустого дома давила на меня, как скала. Вообще-то за работой я привыкла петь, хотя тут уж какие песни, но я всё равно попробовала вспомнить строчки из Лорки:

«Со смертью во сне бредовом,
Живу под одним я кровом,

А слёзы венком медвяным,
На гипсовом сердце вянут».

И тут я уже не выдержала и разрыдалась. Когда я пела, я так лажАла, точно мне на ухо наступил не маленький симпатичный медвежонок, у которого в моём сне на шее висела медалька 80-летия СССР, а три медведя вместе с Машенькой. Мама, приди и скажи, что я лажАю! И выругай меня за политические убеждения. Делай мне как угодно больно, я перетерплю, только будь рядом со мной! Я очень люблю тебя!

Мной опять овладело отчаяние. Хотелось локти кусать. Ведь если бы я пришла на минуту раньше, я бы успела… Не спорить нужно было, а остаться и суметь в нужный момент предотвратить последствия. Нет, это было невозможно. Галицкий ни за что не стал бы рассказывать про спички при мне. Конечно, если бы я знала о его намерениях, то сидела бы до упора, всю ночь, и не дала бы себя вытолкать даже силой. Я бы тогда попыталась рассказать… Но я же не знала… И поэтому всё равно рано или поздно бы ушла, и он выполнил бы свои намерения, часом раньше, часом позже…

Но ведь оставалась ещё одна спичка, я должна её найти. Я обыскала часы и пространство вокруг них и не нашла не только спички, но и бумажки с инструкцией. Последняя пропажа натолкнула меня на мысль, что мне вообще всё приснилось. В самом деле, когда кончились поминки и ушли гости, меня так шатало, что я вполне могла упасть в обморок и погрузиться в сон, в котором желания моего подсознания воплотились в сюжет. Ведь я и раньше, с самого детства мечтала спасти мир и пострадать за людей. И верила в чудо. И считала диссидентов виноватыми… А приснившийся мне Галицкий разве не копия Бродского? Разве что тот гитару не жаловал… А так, почти всё, что он говорил, находит параллели в эссеистике последнего. Я её как-то читала и плевалась. В нашей стране ему всё плохо, — даже отсутствие рекламы по телеку, даже Чайковский по радио! А американская банка с тушёнкой для него — чуть ли не объект поклонения. Потому что она с Запада!

В конце концов, я отправилась на рынок. Слёзы слезами, но надо и есть что-то, пусть мне сейчас и не хочется. Что ж, надо идти, а то вдруг завтра ещё и рынок взорвут…

Я помню, как шла по улице и мне всё казалось, что людей стало меньше, чем обычно. Вроде толпа, людно, а всё равно… Мне вспомнилось, как А. сказал на поминках: «вокруг становится всё пустыннее и пустыннее». И тут он прав. Даже больше, чем он сам догадывается. Потому что скоро и в самом деле ничего не будет. Лишь руины…