Игра в 21

Перепутье трёх дорог

На перепутье трёх дорог

     Мы встретились случайно.

Я нёс свой кожаный мешок

     С талантами, печальный.

Ты был с улыбкой, налегке,

     В рванье на грязном теле.

А он – серьёзен, в пиджаке

     И с дорогим портфелем.

Судьба нас каждого своей

     Дорогой приводила.

Он шёл проспектом, средь огней,

     В туфлях из крокодила.

Ты брёл без обуви, тропой –

     Обычная босота.

Я – по разбитой мостовой,

     В истоптанных кроссовках.

Мы встали, чтоб передохнуть.

     Смотрели друг на друга.

За каждым пройденный был путь,

     И впереди – дорога.

На перекрёстке трёх дорог

     Кто свёл нас утром рано?

Весёлый Бог? Жестокий Рок?

     Бесчувственная карма?

Не важно – кто, не важно – что,

     А важно, что в итоге

Мы вновь расстались, и ушли

     Все по чужой дороге.

Он за мешок пиджак отдал,

     Портфель и туфли тоже.

Пошёл моей дорогой вдаль,

     Прижав мешок из кожи.

Портфель, что он мне подарил

     Деньгами был набитый.

И ты, увидев, что внутри,

     Заплакал от обиды.

Я протянул тебе пиджак,

     Другой рукой – ботинки.

А ты портфель, схватив, сбежал

     Не по своей тропинке.

Я ж в пиджаке на голый торс,

     В туфлях на босу ногу,

Тропой спустился под откос,

     Забыв свою дорогу.

Мне всё равно куда идти –

     Я больше не привязан.

И мне открыты все пути

     И все дороги сразу.

Но вот вопрос меня извёл:

     На этом перекрёстке –

Кто потерял, кто приобрёл,

     Сыграв с судьбой в напёрстки?

Встреча

Я был пьяненький.

Я был выпивши.

          И, как часто при этом случается,

встретил гопников

вечером в тиши,

          что без дела по городу шляются.

Подошли ко мне -

два и маленький.

          Что здесь делаю, интересуются.

А я выпивши.

А я пьяненький.

          Говорю, что гуляю по улице

А ребята мне:

«Ну, тогда снимай

          ты кроссовки», – грозя мне расправою.

И чтоб правильно

я всё понимал,

          точно в щеку ударили правую.

Я не стал кричать,

и на кипеше

          говорить, что сейчас всех уделаю.

Я их тихо снял –

я же выпивший –

          и подставил для верности левую.

Говорю потом:

«Погоняла как?

          Я не стукну – в пустыне сам чалился».

Старший: «Я – Андрей.

Это брат Семён.

          Ваня мелкий на стрёме печалится».

Говорю ему:

«Ну, привет, злодей.

          А я тренер программ мотивации.

Набираю курс –

дюжину людей.

          И могу дать вам скидку по акции.

Я как вы ищу

по Земле людей,

          и им путь открываю к спасению.

А что пьяненкий,

хоть я и еврей –

          не суббота же, а воскресение.

За знакомство, мол,

надо выпить бы.

          В сумке есть шесть бутылок креплёного.

Там и пять хлебов,

пара крупных рыб.

          Мол, зовите, Ивана со стрёма вы».

Долго пили мы.

Побраталися.

          Я сказал, что готов веру им нести.

Согласился их

записать на курс,

          но оплату вперёд взял для верности.

Говорю: «Иван,

ты записывай

          слово в слово за мной, пожалуйста.

А тебе Семён –

погоняло «Пётр».

          А Андрей у нас будет староста».

И кроссовки взяв,

я ушёл в закат

          по воде от друзей-алкоголиков.

Пьяным до колен

море и река,

          ну а лужи – так те ниже голени.

Свинья и Роза

Свинья цвести пыталась, и на брюхе

лежала в клумбе, и к тому ж она,

как ей казалось, дивно пахла розой,

и пчёлами ей представлялись мухи.

А Роза рядом с ней, цветки склоняя,

чтоб стать жирней, а значит – красивей,

в грязи копалась, и искала жёлудь,

уверенно себя свиньёй считая.

Вы скажете: «Такого быть не может!»

Но я отвечу: «Разве? Почему?

Пусть каждый сам себя определяет,

и самого его решенье гложет,

и по своим глубинным ощущеньям

решает сам, он – роза ли, свинья ль,

и мненье о себе своё слагает,

и пусть отбросит ложные сомненья!

Так отчего ж свинье не пахнуть розой,

а розе не копаться в жёлудях,

коль так они себя определяют,

меняя мир вокруг своею грёзой?»

И думал я: «Бывает и такое!»

И рассуждал я, глядя на Свинью,

и иногда ещё на Розу глядя,

как мир велик, и в том искал покоя.

Но за Свиньёй пришли. И с клумбы прямо

зачем-то увели на скотный двор,

а вскоре Розу срезали с куста, хоть

и пыталась хрюкать та упрямо.

Я был опустошён таким финалом.

Но вечером, я, пробуя шашлык,

любуясь розой в вазе, понял чётко,

что то, кем ты себя считаешь – мало!

Что очень может быть важней стократно

то, кем тебя считают все вокруг.

Особенно те, в чьих руках ножи.

Так что определяйтесь аккуратно!

Заброшенная усадьба

В заброшенной усадьбе – тишина.

Я здесь одна.

Брожу в тени густой аллеи,

грущу, себя жалею.

А за листвой белеет

господский корпус в парка глубине.

И мне

так жаль, что не

могу почувствовать я радость дней

далёкой юности моей.

Я помню, перед домом, у дверей

лежал огромный пёс –

лохматый, добрый, ласковый. Он нёс

легко меня, как будто пони.

А на балконе –

там, над крыльцом

сидел с газетою отец. И часто я с отцом

здесь у крыльца в серсо играла,

и мама нас не одобряла,

хотя и не ругала.

А с мамой мы гуляли в парке –

шли от крыльца до дальней арки,

степенно, не спеша. И даже в самый жаркий

из дней всегда в закрытом платье

должна была гулять я

с ней вместе под зонтом,

мечтая как потом

я побегу за дом,

и дальше вниз, к реке:

там где-то вдалеке

меня друзья по играм ждали. Налегке,

со псом вперегонки

бежала я туда. Мы у реки

играли в догонялки, и венки

плели, и хоровод водили, пели…

Так дни летели!

А после няни звали к чаю.

О, как по вам скучаю,

те дни! Я больше не встречаю

такой же радости простой,

как в детстве. И пустой

стоит мой дом, обвитый зеленью густой.

И от того мне грустно очень…

Вот так, грустя, брожу до ночи,